Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Могло, Громовержец. Впрочем, тебе этого не узнать.
Вновь склоняет голову Стикс – отныне и навеки.
– Так и должно быть!
Ликующая Гера первой поднялась с трона, чтобы поздравить мужа. Потом начали подходить дети, Гермес рванул сообщать волю Ананки всем,
Поздравляли Владыку-Зевса и Владыку-Посейдона. На поздравления третьему Владыке язык не поворачивался: вот уж у кого невезение. Впрочем, зашептались музы, с его характером… этот только под землей и уживется. Угадала Ананка, надо же…
Братья себя чувствовали, кажется, неловко. Словно это они меня обделили. Нервничали и поглядывали с опаской: вдруг прямо сейчас заору, что кто-то взял жребий обманом и нужно перетянуть. Посейдон все решал: подойти или нет – и каждый раз натыкался на невидимую преграду.
Словно мрак подземного мира явился на Олимп и встал передо мной стражей.
Махнул братьям – мол, увидимся на пиру. Поймал напоследок странный, полный облегчения взгляд Стикс.
Вышел из зала.
На пир не хотелось. К Левке не хотелось. Нереиды прямодушны, и я знаю, что услышу от нее: «Значит, такая судьба».
Лгать еще сегодня тоже не хочется.
Левая ладонь после холода вод Стикса почему-то перестала гореть, хотя и осталась обожженной.
В коридорах от меня шарахались – впрочем, как и до жребия.
Неотвязным рефреном звучали в мозгу три голоса, прорывающиеся
– Я ставлю на небо.
– Я ставлю на море.
– Я…
Я шел по облачной дороге – теперь пустой, потому что все живое нынче ликовало и славило произведенный Ананкой выбор. Ор не было у врат – значит, и свидетелей моей прогулки не было. За спиной оставался Олимп – не мой дом и не мой жребий.
Гелиос с сияющей в небесах колесницы помахал и закричал что-то – радостно и неразборчиво, вроде того, что давненько я не был у него и не навещал его конюшни.
Не буду. И не навещу. Я помню тебя, второй учитель, тебе нельзя вместе с тьмой.
За вратами, выкованными Гефестом, раскинулся скалистый уступ, а от него вниз вела горная дорожка, по которой нельзя было пройти, не переломав ног. Впрочем, боги ведь все равно не пешком по ней ходят, а тем смертным, которым позволено присутствовать на Олимпе за их заслуги, – помогают Оры.
Дунул свежий ветерок – приласкал лицо. Я повертел в пальцах свой жребий – осколок темноты. Выкинул в пропасть.
Камешек выкинул. Жребий остался.
Хотелось почему-то надеть шлем – зачем, если все закончилось…
Тихий голос, звучащий из-за плеч, сплетается с ветерком, скользит по скалам и долетает капризными отзвуками: сказано было – вблизи, а долетело – из дальних далей.
– Началось, невидимка… началось.