Аистов-цвет
Шрифт:
И опять на киевских улицах в жизнь мою вошли глаза. Это уже были не скользкие маленькие блекло-серые глаза человека, в мыслях которого было что-то скверное, глаза, которые пронизывали страхом и отвращением. Нет, это были глаза какого-то юноши, слушавшего на одной из киевских улиц мои рассказы про войну. И он не отошел с облегчением от нас, бросив копейку в сиротскую руку, как делали другие, а заинтересовался нашей судьбой. И этот юноша подобрал нас и устроил в приют по Кузнечной улице, 93. Это был так называемый карантин, куда направляли бесприютных детей с улицы. Оттуда их распределяли, кого куда.
Так начались наши с Иванком скитания
Вдвоем с нею мы проведали Иванка, вручив ему эту памятную подушечку из дома.
— Это радости и слезы твоей мамы. Пусть согревают тебя, Иванко.
Добрые люди!.. Какое это счастье, если чье-нибудь слово может прожить в сердце доброй памятью целую жизнь.
С тех лет образ нашей воспитательницы Ольги Викторовны Будде теплым лучом прошел сквозь мою душу. Как для художника на всю жизнь запоминается его первый учитель рисования, так и для осиротевшего ребенка, попавшего в детский дом, запоминается воспитатель, сумевший своим взглядом, добрым словом, всем своим поведением согреть сердце сироты. Ольга Викторовна была фребелистка [28] .
28
Фребелисты — последователи немецкого педагога Фридриха Фребеля (1782—1852), теоретика дошкольного воспитания.
Молоденькая, с постоянной приветливой, ласковой улыбкой и с бархатным блеском больших синих глаз, она вводила в нашу жизнь столько хороших незнакомых песен, игр, веселила, скрашивала наше сиротство. Водила с нами хоровод вокруг елки, рассказывала сказки, подслушивала наши мечты и находила слова, которые не давали им погаснуть. Меня она звала «Гася», как называла моя мама. И для нас она была матерью и старшей сестрой, умела стать и подружкой, которой не стыдно было рассказать что-нибудь интимное.
Сколько лет прошло с того времени, как мы с Ольгой Викторовной расстались. Целая жизнь. И вот встретились в 1961 году на улице Коцюбинского. Оказывается, она жила рядом, около меня. Хоть и изменили нас годы, все же узнали друг дружку.
— Ольга Викторовна!
— Гасю!
И это мое имя, произнесенное ею так, как произносила мать, сразу поставило возле меня мое детство, скрашенное Ольгой Викторовной — моей первой воспитательницей.
А вот брат мой Иванко на первой своей приютской дороге не встретил сердца, которое сумело бы заглянуть в его душу, ущербленную скорбью, драмой нашей семьи. Иванко невзлюбил воспитателей, а они — его. И это не могло не сказаться на дальнейшей его судьбе.
В 1917 году, накануне Октябрьской революции, мальчиков и девочек свели вместе. И в Святошинском приюте мы с Иванком были уже вместе. Но там не было возле нас Ольги Викторовны или подобных ей воспитателей. Мятежный Иванко не хотел учиться, проказничал, не слушался воспитателей. Но хорошо рисовал и лепил, любил собирать бродячих собак, играл с ними, учил их всякой всячине, и они его слушались и любили. У воспитателей
В тот памятный день, когда революция снесла Николая Второго с престола, заведующая приютом — жена царского полковника — поставила нас на колени перед портретом царя, заставила молиться, а потом петь «Боже, царя храни». Но Иванко не стоял тогда на коленях перед портретом царя, а был в лесу и веселился там со своими собаками. Теперь Иванка перед детьми начали выставлять, как преступника. На него показывали пальцем, дети не хотели с ним играть, а он еще больше бунтовал, словно рад был тому, что стоит первым из первых на виду у воспитателей. Как горько было об этом знать мне: ведь меня ставили в пример, я считалась хорошей девочкой, а Иванко, Иванко… его вскоре отправили в дом для трудновоспитуемых детей. Начались реорганизации. Я после этого побывала в детдоме в Пуще-Водице, на Степановской, потом снова на Кузнецкой, 93. Сколько, сколько прошло приютов и детдомов через мою и Иванкову судьбу!
Когда я была в детдоме, который называли первой бурсой, он помещался на нынешней улице Октябрьской революции в доме бывшего института благородных девиц, Иванко сбежал из своего детдома и ходил уже по Киеву беспризорником.
Что гнало детей на улицу из детдомов? Голод, а Ивана и скорбь по родителям, его ненависть к воспитателям, их отношение к нему. Об этом признался он мне, когда стоял оборванный, нищий на дворе перед нашей бурсой, прося устроить его в наш детский дом. Из того, где был, ушел: не понравились воспитатели ему, и еще хотелось найти маму и всех, кого не застал, когда вышел из больницы. Потому и ходил по беженским лагерям, и вот пришел к сестре.
Иванка в нашу бурсу не приняли. Его удалось устроить в детский дом на Сырце, а оттуда перевели в детский дом на Лукьяновке.
А дальше нахлынули события, они разлучили нас надолго, пока не пришел тридцать девятый год, который привел меня на родную улицу, где я услышала, что брат жив. Родной брат…
И припомнилась весна двадцатого года. Я уже живу в детском доме на Малой Подвальной, 12. К моей подружке приехал из местечка Ракитное брат, чтобы взять ее на весенние праздники домой. Зовут и меня. Как заманчиво для круглой сироты хоть один день побыть не в своем, так хоть в чужом доме. Мы, сироты, всегда с завистью смотрели на детей, имевших кого-нибудь, кто мог бы их взять хоть на праздник домой. И вот кто-то хотел взять и меня. Ракитное недалеко от Киева, меня отпускают. Какая это радость! Ведь времена суровые, живем в детском доме впроголодь. Как хочется хоть раз почувствовать, что у тебя не сосет под ложечкой, побыть хоть и в чужой, но семье!
Забежать к брату и похвалиться, что меня забирают на несколько дней, некогда. Идти к нему надо на другой конец Киева. И может, лучше это, что он не знает, а то ведь загрустит, обидится, что его не взяли. Кому, если не мне, понимать сироту. Да и еду я всего на несколько дней. Но…
Войска Пилсудского с их планами создания Польши «от можа до можа» хлынули на украинскую землю. И из Ракитного вернуться в Киев стало тяжелее, чем попасть куда-нибудь за океан. Поездом невозможно, ехать на лошадях люди боялись: по дорогам рыскали бандиты, грабили, убивали. Идти пешком? Но девочки не спешили, они были дома, а за весной шло лето, и занятия в школе были прерваны.