Аистов-цвет
Шрифт:
Солдатики мои красные! Знаю, знаю, что красная звезда захватила уже ваши сердца, как и мое, И это она здесь поет с вами, она зовет на геройство.
Калиныч тоже растроганно смотрел на них, а потом и сам подхватил солдатскую разгонистую песню, и мне кивнул, чтобы подтягивал. И мы пели всю дорогу. На какой-то станции, уже близ самого города Токая, все это войско высадилось, чтобы переправиться через Тису и поспешить на смену тем, кто так храбро бился и кому мы везли деньги.
А мы с Калинычем добирались уже одни к селу Соболч, где стояли те русинские вояки. Как раз румыны тогда пошли в новую атаку.
— Видишь, Юрко, на что способны наши земляки! Если у них не станет оружия, сердцем будут отбиваться и пойдут в атаку, — сказал мне взволнованно Калиныч.
Мы стояли с ним под холмом возле села Соболч. Я тоже бросился бы в водоворот боя, но сказать об этом Калинычу не посмел, потому что при мне были деньги для бойцов, надо было их сохранить и раздать. И нашим главным оружием было слово, а его сейчас никто не требовал, каждый сам стремился бить посланцев Антанты.
А когда подошли части Красной Армии и заменили этот бесстрашный отряд, чтобы дать возможность ему отдохнуть, я увидел, что в нем большинство были хлопцы Молдавчука и те, которых я ему передал.
— Хлопцы мои родные! Мог ли я надеяться, что вас здесь встречу? А ведь надеялся, хотел вас увидеть. И какая радость, что дороги наши опять сошлись, что можем друг другу смотреть в глаза. А мы вам с товарищем Калинычем кроны привезли в дар за вашу храбрость. Чтобы имели при себе какой-то грош на табак, на платок, на конфеты для своих родных и невест. Трудно быть солдату без гроша, разве же я не знаю? Берите, берите. Это товарищ Калиныч постарался для вас, а меня взял себе в помощь. Жаль только, что вашему вожаку Молдавчуку сейчас не могу отсчитать, ведь и он этого заслужил, раз сумел вас собрать и привести в Армию нашу Красную. Да попросим товарища Калиныча, чтобы Молдавчука не забыл. Знаю, знаю, где он, видел его в Хатване.
А один вояка с хитринкой смотрит на меня, усмехается и перехватывает мою речь:
— Говоришь, Юрко Бочар, что знаешь, где он, видел его? Нет, не знаешь. Хатван у Молдавчука был, да забылся.
А вояки расступаются, и перед нашими глазами сам Молдавчук на костыле ковыляет. Одежда на нем полугражданская, полувоенная, на голове какая-то выцветшая, вроде женская, шляпа с прицепленным сбоку цветком, а на ногах не военные ботинки, не постолы, а старые ночные туфли. Цыган не цыган, а фигляр или какой-нибудь комедиант с местечковой ярмарки.
И тут хлопцы в один голос начали говорить:
— Видите, какой наш Митро. Еще на ногу не становится, а нас уже разыскал.
— И уже здесь!
— Не мог в госпитале вылеживаться, если мы в бой идем.
— Сбежал, потому как сердце не выдержало: мы идем в атаку, а ему приходится лежать.
— В госпитальном удрал, а уже в дороге одели его жалостливые люди кто во что мог.
— Да разве годится нашему командиру так быть одетым?
— А другой формы не дают. Говорят, чтобы взял там, где ее снял.
—
— О, доктора все одинаковы. Сразу его положили бы, если бы вернулся. Сказали бы: дисциплина везде должна быть.
— А Митро дисциплину любит на фронте, а в госпитале не признает.
— Там все на него зуб имели.
— Как вы, товарищ Калиныч, тут, среди нас — скажите, чтоб нашего командира одели в форму.
— Потому как нам охотнее ходить в атаку, если он среди нас.
— А если даете нам деньги, то дайте и ему.
— А что нога у меня еще кривая, я ее расхожу, — подхватил и сам Молдавчук. — Если бы лежал, она скорее бы не вылечилась. Довбуш тоже был хромой, а как бился с панами. А мой род от Довбушевых повстанцев идет. В госпитале мне не улежать, если в революцию целятся. Нам или оборонить ее, или за нее…
— Умереть в бою! — подхватили все хлопцы.
— Мы на то шли, знаем, что нас может ждать. Как видите, ходим в наступление и побеждаем.
— Прикажите, чтобы выдали форму нашему Митру!
Такой разговор происходил под зеленым холмом, под тополями близ Соболча. За этим холмом стоял одинокий хуторок, тоже весь обнесенный тополями — здесь любили это дерево и такие хуторки. Светило нам в лицо горячее июльское солнце. И оно будто просило не отправлять назад в госпиталь Молдавчука, а одеть его, как должен быть одетым воин Красной Армии.
Воины продолжали свое доказывать и были уверены: раз уж среди них появилось такое высокое политическое лицо, как Калиныч, да еще он их земляк, теперь Молдавчука не прогонят в госпиталь и выдадут ему воинское обмундирование. А то, что осталось в госпитале, не пропадет. Есть кому дать.
Выслушав эту солдатскую просьбу, Калиныч сразу же отправился в хуторок, где было военное командование, чтобы приказать ему удовлетворить просьбу Молдавчука и его хлопцев. А я продолжал с младшими командирами этого русинского отряда выдавать кроны славному воинству. И надежда не покидала меня, что вот-вот нежданно встречусь с Яношем и Каролем.
Но этого не произошло. Сколько ни расспрашивал я про них, как ни втолковывал, каковы они с виду, не видели их и не слышали.
— Кого-кого, а его узнал бы, — сказал Молдавчук. — Ведь Яноша я видел, говорил с ним, разве мне его не узнать. Может быть, они на словацком фронте в красном русинском отряде, который прикрепили к Третьей венгерской дивизии, где командует товарищ Чиги. Газета «Непсава» так славно писала про них, — как отважно они бились под Текетеребешем. А сколько они захватили там пулеметов и другого оружия и имущества! И пошли оттуда сразу же на Надьмихаль.
И Молдавчук, блестя глазами, стал рассказывать, как радостно было ему услышать, что отряд снова отбил то, что Красная Армия сама оставила после ноты Клемансо.
А теперь уже все увидели, чем обернулась эта хитрая клятва Антанты, теперь уже хлопцы имеют румынский фронт. Что их перебрасывают сюда, он знал еще перед госпиталем, потому так быстро и разыскал. А там, на чешском, уже другие бьются. Может, среди них и Янош с Каролем. И как же это его радует: ведь и там красные воины опять пошли вперед! Сейчас он не знает, что там делается, но дай, дай боже им и дальше побеждать.