Академик Ландау. Как мы жили

Ландау-Дробанцева Конкордия Терентьевна

Как-то, наконец, пришел и Женька. Я так боялась, что вдруг Дау его выгонит. Но Дау поднялся, ни слова не говоря, пошел в туалет.

Дау не спешил к Женьке. Выйдя из туалета, он прошел еще в физкультурный кабинет, сделал несколько упражнений, мне казалось, он не хочет разговаривать с Женькой.

Не успел Дау лечь в постель, вбежал Шурка Шальников. — Дау, знаешь, Женю наш ученый совет выдвинул в членкоры. Ты будешь за него голосовать?

— Женьку в членкоры? — удивленно протянул Дау. — Ну, конечно, нет!

Женька красный, как ошпаренный рак, выскочил

вон.

— Удивительно, почему со мной не посоветовались. Я очень хочу провести в членкоры на этих выборах Халатникова. А Женька он ведь не физик.

Дау встал и в волнении стал ходить, потом решительно пошел в библиотеку, позвонил по телефону П.Л.Капице. Петр Леонидович сам снял трубку.

— Петр Леонидович, у меня к вам просьба. Пожалуйста, перед голосованием передайте нашему отделению мое пожелание. Я считаю, что самый достойный кандидат в членкоры от нашего отделения только Халатников.

Петр Леонидович ответил:

— Дау, устно объясняются только в любви. Напишите ваше ходатайство за Халатникова в письменной форме. Я прочту нашему отделению ваше пожелание. Дау написал, и я лично отнесла эту записку Капице. Ну, а Женька, выскочив от Дау, сел в свою «Волгу» и начал поочередно объезжать всех академиков, от которых зависило его избрание. Рыдая, что Дау окончательно сошел с ума: за лучшего друга и своего соавтора отказывается голосовать. Зельдович откликнулся на Женькин вопль, он зашел к Дау.

— Дау, мне Женя сказал: вы не хотите за него голосовать?!

— Яша, а вы не находите это естественным?!

— Дау, но ведь его работы… — он перечислил их. — Они не только хороши, они принадлежат к классичес ким работам в этой области теоретической физики.

Дау очень сердито воскликнул:

— Яков Борисович, вы это смеете говорить мне? Вы-то отлично знаете цену этим работам.

Лифшиц стал членкором АН СССР вопреки желанию своего учителя. Это было в июле 1966 года.

Лето 1966 года. Мы никуда не поехали, на мое заявление на путевки в Крым наш лечебно-бытовой отдел предложил путевки обыкновенные, мотивируя тем, что даже всех членов Президиума они в этом году не смогли обеспечить люкс-путевками.

После смерти мамы на дачу не поехали. Лето было очень хорошее. Частые посещения Вишневского и Симоняна оправдали проведение этого лета в Москве. А вдруг, надеялась я, в один момент блокада Вишневского снимет боли и Дау будет здоров.

Очень много Дау гулял в институтском парке. Выходя на прогулки, нос к носу встречался с Женькой, но тот с высоты своего членкорского величия Дау не замечал, не здоровался.

В конце лета в Москве состоялась международная конференция физиков по низким температурам. Приехали иностранцы. Среди них был английский физик Шенберг. Он и раньше приезжал в институт П.Л.Капицы. Около года даже работал в Институте физпроблем, знал всех сотрудников хорошо. Прежде чем навестить Дау, он зашел к Женьке. Женька сдуру показал Шенбергу все те именные подарки, которые были вручены Дау в день его пятидесятилетия. Шенберг пришел в восторг от подарков, которые Женька выкрал из нашей квартиры в наше отсутствие.

Когда

Шенберг пришел к Дау, он сказал:

— Дау, вы замечательно выглядите. А Женя мне сказал, что вы в ужасном состоянии и чтобы я лучше к вам не заходил. Дау, Женя мне показал те именные подарки, которые вам были вручены в день вашего пяти десятилетия.

Он начал восторгаться подарками, продемонстрированными ему Женькой. Дау посмотрел на меня с упреком. Когда иностранец ушел, Дау сказал:

— Кора, я тебе простить не могу. Зачем ты скрыла от меня, что подарки украл Женька?

Дау быстро встал, вышел в библиотеку. Я услышала, как он сказал по телефону Женьке: "Зайди срочно ко мне".

Женька моментально прибежал. Я осталась в библиотеке. Дау был очень взволнован. Он закричал на Женьку:

— Подлый вор, мне Шенберг сообщил, что все подарки, исчезнувшие из кабинета в мое отсутствие, оказались у тебя. Сейчас же все мне верни.

Я не слыхала Женькиного голоса. Он молча быстро сбежал вниз. И, конечно, ничего не вернул. Дау очень нервничал, руки у него дрожали. Я ему дала капли, он понемногу успокоился. Но твердо сказал:

— Как только выздоровею, уволю Женьку и переиздам все свои книги по теоретической физике, но уже без соавтора-вора. (…) Но, Коруша, меня пугает другое: если Женька так обнаглел, если он уже поставил на мне крест, то я, наверное, никогда не выздоровею? Коруша, ты от меня это скрываешь? Столько лет боли в животе, после стольких травм. Я обречен на эти бесконечные мучения до конца дней? Я не вернусь в физику — вот где начинается трагедия. Ты мне самый близкий человек, самый дорогой мне человек, и ты меня обманываешь? Скажи мне правду, умоляю, я — обречен?

Я стала рыдать и его успокаивать.

— Нет, Дауля, нет. Поговорим серьезно. Ты помнишь Корнянского? Это из нейрохирургии. — Этого «палача», конечно, помню.

— Так вот, Женька с ним очень сдружился.

— Да, я помню. Мне Женька говорил, что это самый гениальный медик. — Так вот. Этот Корнянский, как и Гращенков, были уверены, что у тебя потеряна ближняя память. Ты в те времена в больницах, да и дома, всем говорил: ничего не помню, спросите у Коры.

— Но ведь у меня спрашивали разные глупости.

— Дау, ты помнишь, как выгнал Лурье из палаты?

— Но он же дурак и психолог.

— Так вот. Общее заключение этих медиков говорит о том, у тебя погибла ближняя память. Даунька, а Александр Александрович Вишневский считает, что у тебя органические боли в животе.

— Но Александр Александрович уверил и Чука, что у него все благополучно. Назначил ему облучение вместо операции, и бедный Чук верит. Он и не подозревает, что он обречен.

— Даунька, если бы ты был обречен, я бы уже кончилась. Ты бы узнал это по мне. Посмотри, как я радуюсь, когда боли начинают стихать, я верю, я знаю, в один прекрасный день они полностью исчезнут. Когда прорастут те корешки нервов, что зажаты большой площадью сломанного таза. Каждый раз перед блокадой Вишневского я надеюсь, что его шприц наткнется на зажатый нерв и боли сразу исчезнут.