Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
— Неужели я могу не бояться Ландау и его банды?! Да, Кора, ты меня просто спасла. Я никогда не забуду, как твой Ландау в 1944 году зарезал без ножа нашего сотрудника Ратнера. Он тогда был ученый секретарь нашего института. У него родился второй ребенок, ему степень была нужна как воздух, он делал свою диссертацию, в основу которой положил формулу одного из величайших физиков. Вот только не помню, кого именно: не то Гей-Люссака, не то Бойля-Мариотта, но в общем эта формула имела столетний стаж и во всех школах мира ее изучали многие поколения. Наш ученый совет, конечно, не понял ничего, но одобрил ратнеровскую работу из векового уважения к гениальному автору этой формулы. И, представь, за три дня до защиты диссертации Ратнера Ландау опубликовал свой очередной
Я привожу Колины слова в точности. Мириться с таким внутренним убожеством не было сил. Круто повернувшись, я бросилась бежать домой, крикнув ему: "Забыла выключить утюг!".
Доклад состоялся, народу было много, демонстративно пришла и я, хотя эти семинары никогда не посещала. Физики-теоретики с упреком и даже враждебно посматривали на меня. Когда все разошлись, Петр Леонидович Капица, с удивлением посмотрев на Дау, спросил: "Дау, как вы смогли пропустить этого прохвоста?".
Несмотря на преуспевание своего шефа, Дмитрий Кнорре уехал в Новосибирск. Он был молод, истины науки интересовали его гораздо больше, чем карьера. Колечка негодовал: "Представляешь, этот Кнорре уезжает в Новосибирск. Я его обеспечил шикарной квартирой, я ему создал блестящие условия для работы в Москве. У меня возникают такие грандиозные перспективы. Кнорре очень талантлив, он мне нужен, очень нужен. Уперся, как бык! Уезжает в Новосибирск".
Может быть, я ошибаюсь, но тогда я подумала: такой кратковременный визит Кнорре к Ландау за "липовой формулой" честного парня наставил на истинный путь. В 1974 году я случайно по телевизору услышала сообщение ученого, члена-корреспондента Академии наук СССР Дмитрия Кнорре. Мне очень понравилось это краткое, но деловое выступление.
А в тот далекий вечер Колечка, негодуя на Кнорре, говорил:
— Я очень удачно составил деловой краткий доклад о том, как мне удалось достичь таких блестящих результатов в борьбе с белокровием. Я все эти материалы отослал в соответствующие инстанции, я так спешил, чтобы успеть к отъезду Хрущева в Америку. Я давал такие карты в руки нашему представителю. Он мог бы козырнуть моей работой! Оказалось — все зря! Моей работой побрезговали, не взяли!
— Коля, ну ведь вам удалось вылечить только одну мышку, повторные опыты не подтверждались, и больше никаких результатов нет! Как можно козырять такой работой?
— Ну и что же? Я каждый день получаю сотни писем из всех стран мира, все стремятся повторить мой опыт. У них тоже никаких результатов.
— Коля, разве это не есть подтверждение того, что эта работа была липой? Если в искусстве неповторимость является ценностью, то неповторимость в научном эксперименте говорит о крахе!
В таких случаях Ландау говорил: "Наука умеет много «гитик».
— Коля, у тебя с белой мышкой не работа, а фокус! Ты не сердись, у тебя все еще впереди, сейчас тебе ведь строят новый корпус?
— Да, он уже почти готов. Я заказал зеркальные стекла для окон, так пожалели, не утвердили. Семенов здорово выкладывается на эти работы.
— Он так уверен в твоем успехе?
— Ну, знаешь, в мои успехи поверил даже сам Ландау, а ты, злючка, не веришь. Когда я переселюсь в свой новый корпус, я это торжественно отмечу, а к тебе у меня будет
— Колечка, это потому, что Ландау не имеет привычки ставить свою подпись под чужими работами, чего не скажешь о твоем шефе. Дау его всегда называет балаболкой. Себя Дау ученым не считает. Он говорит: "Ученым бывает пудель, человек может стать ученым, если его как следует поучат. Я просто научный работник". Еще Дау не любит выражение "жрец науки". По этому поводу он высказывается так: "Есть люди с печатью жреца науки, это значит, что они жрут за счет науки. Никакого другого отношения к науке они не имеют". Вот ты, Колечка, станешь настоящим "жрецом науки". Я уверена, ты преуспеешь, ты вынашиваешь в уме сложные, дерзкие планы, ты мечтаешь только о том, как с помощью интриг перехитрить весь мир. Ты уверен, что достигнешь небывалых высот, к своей заветной мечте стать академиком ты ползешь, крадучись по-кошачьи, настороженный, вооруженный отнюдь не научными знаниями. Сам говорил, не умеешь взять ни одного интеграла! Когда я слушала твой доклад о борьбе с белокровием в нашем институте, я убедилась — очки втирать ты умеешь. При этом держишься умно. Ты — дерзновенный человек, с которым уже все вынуждены считаться. Правда, ты очень многого достигаешь при помощи баб!
Я не ошиблась: Колечку интересовал только Ландау, я была для него лишь мостом к Ландау! И если говорить честно, я этому очень радовалась. Это его удерживало возле меня, а мне так была нужна молва, что знаменитый бабник у ног моих уже годы, так неотразима я!
— Даунька, Коля уже под свои работы получил целый новый корпус. Он очень приглашает тебя посмотреть его лаборатории.
— Ну нет, Коруша. Мне там делать нечего. Лягушку хоть сахаром облепи, я ее все равно в рот не возьму.
Глава 29
Приближался Новый год. О, этот праздник я не только любила, я еще старалась сохранить в себе суеверные чувства, поверить в чудодейственную силу первого числа Нового года. Поэтому в наш брачный пакт о ненападении я внесла свой пункт: "Даунька, встреча Нового года только со мной, только в этот вечер в году ты не имеешь права увиваться за девушками". И этот день всегда был мой и самый счастливый в году!
Очень часто несколько семей научных работников двух соседних институтов физпроблем и химфизики собирались вместе на встречу Нового года. Было всегда очень весело: физики любят шутку.
Моему соседу по столу преподнесли новогодний подарок изящная коробочка, читаю надпись: "Слабит нежно, мягко, не нарушая сна!". Может быть, это и не очень смешно, но я, переполненная счастьем и шампанским, так смеялась, что упала под стол, и мое длинное вечернее платье лопнуло.
Веселье разгоралось, я не могла не танцевать. Платье сняла, надела свою легкую меховую шубку, которая не доходила до колен, тогда не было моды на мини, золотые туфли вызывающе сверкали. У меня был только один судья! "Даунька, скажи: так прилично? Если я буду танцевать в таком виде?" — "Корочка, тебе очень идет без платья, шуба к лицу, ты просто неотразима".
Я имела большой, шумный успех. Колечка, забыв даже о карьере, все время старался быть возле меня. И когда в три часа ночи: "Коруша, пойдем домой спать", — сказал мне трезвый Дау, пьяный Коля с возмущением, вызывающе воскликнул: "Нет, вы только послушайте, что Дау сказал Коре: "Пойдем домой спать!". Ну кто бы из нас всех, здесь присутствующих, не захотел пойти спать с Корой?".
Конечно, он выпил лишнего.
"Коля, успокойтесь, — весело улыбаясь, доброжелательно, даже ласково сказал Дау. — Я имел в виду спать в прямом смысле, совсем не в переносном".