Академия под ударом
Шрифт:
— Я сейчас сало принесу. Отличное сальце припасла, как знала, что будет случай! И ветчину с брусникой тоже, хорошо?
Жерар кивнул. Сейчас, в нарядной белой рубашке, серых штанах и жилете с вышивкой, он выглядел кем-то вроде старого жреца или учителя: Оберон невольно почувствовал робость.
— Дожил я до счастья, — произнес старик. — Теперь и умирать не жалко. Смотри, парень, не обижай мою внучку. А то я тебя и с того света палкой вытяну.
— Я никогда не обижу ее, господин Тома, — ответил Оберон и негромко признался — не пафосно, для красного
Жерар снова качнул головой, и в его глазах появился влажный печальный блеск.
— Смотри, смотри… — только и смог повторить он.
В церковь Оберон и Элиза вошли вдвоем, как и требовал свадебный обряд. Священник закрыл двери, прошел к алтарю, и Оберон увидел, как воздух наполняет золотистым дымом от жертвенника, словно осень, сметавшая листья со всех деревьев, сейчас шагнула под эти своды и опустила солнечные ладони на плечи жениха и невесты.
Оберон взял Элизу за руку; она посмотрела на него и улыбнулась. «Я тебя потеряю, — подумал Оберон, глядя в ее лицо, юное и чистое. — Но это будет потом. А сейчас…»
— Мои возлюбленные чада! — священник обернулся к ним, и Элиза тотчас же сделалась очень серьезной. — Вы пришли сюда, чтобы пред лицом Господа нашего принести священную клятву и соединить две души.
Где-то высоко-высоко захлопали птичьи крылья. С улицы донеслись голоса.
— И я спрашиваю тебя, Элиза, дитя Божье, — на мгновение Оберону почудилось, что Элиза готова расплакаться. — Согласна ли ты взять в мужья этого мужчину, по доброй воле и с чистым сердцем, любить его и делить с ним посланное Господом до конца ваших дней?
Простенькие обручальные кольца на маленьком блюдце почему-то показались Оберону ненастоящими, словно все это было во сне. «Я женюсь», — подумал он и поймал мысль Элизы: «Я выхожу замуж».
Конечно, она представляла свою свадьбу по-другому. Но Оберон знал: важно то, что будет потом. То, как они будут жить и любить друг друга.
— Да, я согласна, — кивнула Элиза и, взяв кольцо, надела его на палец Оберона: так осторожно, словно могла что-то сломать. Священник важно кивнул и произнес:
— А ты, Оберон, дитя Божье? Согласен ли ты взять в жены эту женщину, по доброй воле и с чистым сердцем, любить ее и делить с ней посланное Господом до конца ваших дней?
— Согласен, — ответил Оберон. Кольцо было маленьким и легким, а рука Элизы горячей; он надел кольцо на безымянный палец и улыбнулся.
Та дорога, которая началась с горшка со сластолистом, привела их сюда, в сельскую церковь, к ним настоящим.
— Тогда, дети Божьи, — улыбка священника стала такой, словно он действительно был счастлив, — объявляю вас мужем и женой перед лицом Господа и людей. Любите и берегите друг друга!
Они покинули поселок поздним вечером — обняв деда, Элиза сказала, с трудом сдерживая слезы:
— Так надо, дедушка. Так надо.
Дед понимающе качнул головой, махнул рукой. Элиза испугалась,
Увидятся ли они снова?
— Да я понимаю, — произнес дед. — Раз вас ищут, то сюда придут, это уж точно. Ну мы-то понятно, не видели вас и не слышали. А ты приезжай еще, лисичка. Бог даст, я и правнуков увижу.
Элиза подумала об этом уже в вагоне, когда Оберон запер двери и укутал купе защитным заклинанием. «Я замужем, я вышла за него замуж», — эта мысль казалась Элизе странной и непривычной.
Теперь они действительно были соединены — не заклинанием, а чем-то намного сильнее и важнее. Чем-то лучшим. Хорошим.
Она представляла свою свадьбу совсем не так — и подумать не могла, что все получится настолько красиво и целомудренно. И не надо было ни белого платья от лучшего столичного портного, ни цветов, привезенных с юга, ни щебечущих подружек невесты. Когда-то Элиза мечтала об этом, но теперь точно знала, что все это лишь шелуха. Пустяки, которые не стоят внимания.
Взгляд Оберона в гулком здании церквушки и чувство соединения навсегда — вот что было по-настоящему важным.
Оберон сидел на диванчике, молчал, смотрел в окно — там пролетали платки полей, серебристые в лунном свете, и над травами поднималось и опускалось что-то прозрачное, словно там танцевали привидения. Элиза вспомнила песню, которую отец иногда пел, когда оставался один — о девушке, которую заманили призраки, и теперь она вынуждена танцевать с ними вечно.
— О чем ты думаешь? — спросила Элиза. Оберон задумчиво улыбнулся краем рта.
— О том, какой же у тебя план, — ответил он. — Ты так и не рассказала. А я как твой муж и защитник все-таки имею право знать.
Он говорил с привычной веселой легкостью, и Элиза в очередной раз подумала, что не должна его втягивать во все это.
— Я еду в столицу, чтобы встретиться с королем, — ответила она. Оберон кивнул.
— Это я уже понял. Посмотреть на кузена, пообщаться, — он усмехнулся и цинично заметил: — С родней надо поддерживать связь.
— В каком-то смысле, — ответила Элиза. Ей вспомнился Пайпер — маленькое золотое облако. Как он сейчас в академии? Должно быть, скучает. Возможно, думает, что его бросили. Элиза хотела пообещать ему, что вернется, и не могла этого сделать.
— И как ты собираешься это провернуть? — поинтересовался Оберон. — Придешь к воротам дворца, скажешь, что ты сестра короля? Таких сестер прогоняют древком копья пониже спины.
Глазам сделалось горячо. Оберон поймал взгляд Элизы, нахмурился и сказал уже серьезнее:
— Я волнуюсь за тебя. И уверен, что нас примут под белы рученьки сразу же, как мы сойдем с поезда.
Элиза понимающе кивнула. Чего-то в этом роде она и ожидала. Эдвард не будет сидеть, сложа руки. Элизе казалось, что он боится ее — так те, кто вроде бы победил и надел завоеванную корону, боятся мстителей из прошлого.