Академия
Шрифт:
Её поставили в пару к Раде Бородинской, с которой они вчера поцапались, поэтому Исидора больше в разговоры не встревала — ей было не до этого.
Сам же Лёва вытер мокрое от дождя лицо и умоляюще глянул на меня.
— Может, всё же не надо, а? Давай что-то дл-лугое.
Своим жалостливым видом он меня разозлил. Я склонился к нему и процедил:
— Как ты вообще в Витязи попал, Лёва? Может, ты ошибся, и тебе надо было заниматься тем, где смелость не предусмотрена, а нужна только трусость? Её тебе не занимать.
О
Коровин даже не заметил, что один из его учеников самовольно покинул урок.
Я чертыхнулся сквозь зубы.
— Лихо ты его опустил, — заулыбался Платон. — Готовься идти с отказом к устроителям турнира.
— Пошёл ты, — процедил я, глядя вслед уходящему Лёве.
Бежать и утешать его мне совсем не хотелось: я к нему жилеткой для рыданий не нанимался. Хочет идти и поплакать в углу — пусть валит.
Я встал в пару к Егору-Глыбе, с которым никто не хотел сражаться, и до конца урока отрабатывал удары с ним (он, кстати, оказался не так уж бездарен). Ну а про Лёву учитель вспомнил лишь в самом конце занятия, когда нужно было отправляться на обед.
— А где этот... который... э-э...
— Зверев, — напомнила ему Лиза.
— Да. Где Зверев?
— Он поранился во время боя и ушёл к Целителям, — сказал я первое, что пришло на ум.
Коровин покачал головой.
— Ох уж эти тихони. Самые нестабильные люди. Поскорей бы его уже отчислили.
Он повернулся к секретарю, и вместе они направились к Башням, чтобы пообедать.
— Так вот, насчёт речи, — заговорил учитель на ходу. — Обязательно проверьте, каким будет освещение на сцене. Проследите, чтобы свет ни в коем случае не падал с правой стороны. У меня там преждевременные морщины от тяжёлого труда, даже увлажняющие маски не спасают...
На душе стало ещё паршивее, чем было с утра.
Радости не прибавляло и то, что смотритель Храмов поменял мне расписание на всю ближайшую неделю, убрав оттуда уроки других Линий и оставив только Витязей, а это значило, что после обеда мне снова предстояло лицезреть холёную рожу Адриана Коровина. И завтра. И послезавтра. И всю неделю.
По пути в столовую меня догнала Исидора.
— Ты должен извиниться перед Лёвой.
— Тебе надо, ты и извиняйся, — бросил я.
Она вдруг толкнула меня в плечо.
— Не я на него наорала, а ты! Это ты его унизил!
— Он сам себя унизил! — не выдержал я и тоже повысил голос. — Он трус, а перед такими я не извиняюсь!
Исидора уже набрала воздуху в грудь, чтобы выкрикнуть что-то в ответ, но вдруг смолкла и уставилась куда-то за мою спину.
Я обернулся.
Со стороны Башни Витязей шёл Лёва, весь мокрый от дождя. В обеих руках он держал по мечу. Это были те самые деревянные мечи, которые он сам и вырезал. Я видел у него целую коллекцию в ящике стола.
Он подошёл ко мне и Исидоре.
—
Я переглянулся с Исидорой, и та ответила Лёве с улыбкой:
— А мы уж подумали, что ты сдался.
Тот протянул мне один из своих мечей.
— Поможешь мне не быть тл-лусом?
Я взял меч и молча повернул обратно на площадку для тренировок Витязей. Лёва отправился за мной, а за нами пошла Исидора.
— Знаете, мальчики, у меня есть одна книжка, в которой отличные упражнения по магическому фехтованию. Правда, это учебник для второго курса, но мы разберёмся.
— А у тебя не найдётся чего-нибудь перекусить, раз мы обед пропускаем? — спросил я.
— Будете алхимические батончики «Для острого ума»?
— Говол-лят, они вызывают насмол-лк, зато возбуждают мозги.
Исидора рассмеялась.
— Тогда вам обоим точно не повредит, а то вы слишком глуповаты для моего общества. А вот умных людей с насморком я могу и потерпеть...
Книга 2. Эпизод 16.
Когда все батончики из запасов Исидоры были съедены, я и Лёва приступили к тренировке на деревянных мечах.
Дождь закончился. Через тучи пробилось солнце, и заметно потеплело, хотя осенний холод всё же ощущался.
— Покажи, что умеешь, — сказал я Лёве, и тот сразу бросился в бой, да ещё с таким серьёзным лицом, будто сейчас зарычит.
Но пока это была лишь видимость.
С Лёвой предстояло работать много и упорно.
Его беспорядочные удары я отбил и сразу остановил поединок, потому что бессмысленно драться с тем, кто не умеет этого делать. Нужно было начинать с самых азов: шагов и замахов.
Весь обеденный перерыв мы только и делали, что ходили по площадке туда-сюда. Лёва повторял за мной движения и учился правильно держать оружие, делать шаги, сохранять равновесие, быстро переносить вес с одной ноги на другую, держать тело в балансе, замахиваться и различать виды ударов.
Он весь вспотел и запыхался, хотя двигались мы не так уж быстро, ну а я, глядя на него, невольно вспоминал собственные тренировки, ещё в детстве.
Порой вечерами после работы со мной занимался отец. Ему не мешали ни заботы, ни усталость.
Он не был мастером фехтования, как тот же Анатоль, мой наставник из кадетского корпуса, но всё же неплохо владел саблей, да и наши тренировки не претендовали на что-то великое.
Отец не готовил меня к сражениям или соревнованиям — он лишь старался сделать из болеющего сына физически крепкого человека, развивал во мне ловкость, внимательность и выносливость. И просто был рядом, когда мог, за что я ему всегда буду благодарен.
Тогда-то, во время этих тренировок, он и произносил свою любимую фразу: «Трус умирает тысячу раз. Храбрец — лишь однажды».