Акакий Акакиевич
Шрифт:
Тут открылась дверь и внутрь просунулась голова:
– Эй, мужики, я смотрю, у вас и карты есть… Сыграем?
– Потом, – ответил Мишка. – Извини, не сейчас…
– Да ладно, ну ты совсем… Быстренько уговорим на интерес партеечку, а?
Мишка стал подниматься.
– Послушай, – Андрей отложил гитару. – Мы отдыхаем. Сами. Расслабуха. И ты лишний. Понял?
Дверь со злостью захлопнулась.
– Главное – уметь донести до человека в доступной вежливой форме свою мысль, – сообщил яренгский философ и уничтожающе посмотрел на соседа. – А кулаками махать – последнее дело.
И опять взялся за гитару.
На следующий день вечером с пригородов начался Питер, а чуть попозже поезд наконец подошёл к такому знакомому Московскому вокзалу.
Только недавно был посёлок,
– Я Вите позвоню, – сказал Мишка. – У него ночевать будем. У тебя мелочь есть?
Набрал номер. Гудок. Дли-инный.
– Виктора можно?
– Его нет.
– Извините… а это Соня? Соня?! Это я, Миша, привет, а когда Витя будет?
– Ах, Миша… Как же, как же, помню. Ты ещё свидетелем был у нас на свадьбе, правильно?
– Ну да.
– Ещё напился безобразно, маме моей нагрубил…
– Соня, ну что вспоминать-то. Витя когда будет?
– Не будет! Развелись мы. И кстати, можешь передать ему, что он свинья.
Гудки. Короткие. Пиип-пиип-пиип.
– Больше не буду свидетелем, – выпалил красный как рак Мишка, выскочив из телефонной будки. – Пролетаем, как фанера над Парижем. Выход один – ехать в общагу, там Вадик живёт. Помнишь Вадика?
– Опять общага, – грустно сказал Андрей. – Куда ни приедешь, кругом одна общага.
Вадик был длинный, худой парень. И вообще большого ума человек, любящий поспорить. Увидев знакомую парочку, он обрадовался до чрезвычайности. Особенно он обрадовался Андрею, так как знал его меньше и полагал за умного человека, равного себе. Он и раньше пытался приставать к нему с разного рода идеями, но у Андрея раньше был выбор – где ночевать. В этот раз после хорошей пробной встречи Нового года, где-то в два часа ночи, Вадик решительно пошёл на приступ:
– Вот, – сказал, – два интеллигента крутых встречаются – Руфь и Мартин Иден.
– Забавно, – ответил пьяный Андрей.
– И как! – продолжал собеседник. – Как из обычного моряка, из грузчика, наконец, получается интеллигент! Человек – это… это как губка! И он впитывает в себя, если хочет, только хорошее и становится… и становится…
– В губке очень много дырок, – пытаясь не упасть в грязь лицом, сообщил собеседник.
– Да. И человек впитывает, впитывает в себя, а если он голоден, а если он страдает, как усиливается восприятие! Вот я… голодал две недели…
– Чувственность возрастает, – в последний раз высказался Андрей, свалился со стула, попытался притвориться спящим и заснул.
На следующий день, когда проснулись, Вадика не было. Они посмотрели друг на друга, быстро оделись и драпанули из общежития. Уже наступил день 31 декабря и надо было что-то предпринимать.
– Пойдем в баню, – предложил Мишка. – Как в кино, с пивом. Заодно и помоемся.
Заодно и помылись. А Новый год справили в абсолютно незнакомой компании, которая буйно веселилась на лестничной площадке, потому что в маленькой однокомнатной квартирке, откуда часть компании была родом, спали дети. Андрей пел и играл на гитаре, Мишка с кем-то целовался, пили красивый вишнёвый ликер и танцевали, смотрели маленький телевизор «Электроника» на длинном шнуре, выставленный на табуретку, а в шесть часов утра бегали по улице и играли в прятки. И с тех пор больше никогда ни Мишка, ни Андрей не встречали этих людей, и забыли напрочь их лица, и где находится их дом – не могли бы вспомнить и найти уже на следующий день. Только и остался у Андрея подаренный хозяйкой той маленькой квартирки двойной альбом «Битлз» – за хорошие песни и, может быть, за то, что весь вечер и всю ночь он пел и играл для неё одной.
– Пора ехать, – сказал Мишка в январе.
– Едь, я ещё задержусь.
– Тогда и я. Надо бы только телеграммы отправить.
– Отправим.
Обратно было уже не так весело, да и денег на коньяк не хватило. Всё неожиданное кончилось, и дома Мишку ждала холодная квартира с трухлявой печкой и коричневыми свежевыкрашенными полами. Добравшись до Микуня, они попрощались, и каждый направился в
– Ты представляешь, – проговорил сквозь смех, – я перепутал – вместо «вернусь 15 января» ляпнул случайно: «15 февраля». Они так удивились, когда я приехал, что даже забыли о том, что я вообще ни у кого не отпрашивался, пропал из посёлка, и всё.
С тех пор Мишка стал фаталистом.
Но фатализм фатализмом, а пришлось взять чемодан и вселиться в свой почти особняк, так как в гостинице его больше не держали. Чтобы топить, надо было вставать с кровати, идти через холодрыгу большой комнаты и подкладывать дрова. Дрова горели быстро, а вот печка нагревалась медленно – очень медленно для тридцати двух градусов мороза. Ещё, слава богу, не было ветра. Холодно было так, что не помогали ни телогрейка, ни валенки, в которых спал фаталист, накрытый сверху ватным одеялом. По утрам в ведре замерзала вода, правда, она замерзала и в кране водонапорной башни, но там каждое утро кран обжигали автогеном, а Мишка просто разбивал лёд кружкой. А тут замёрз замок на входной двери, и стены в коридоре стали покрываться изморозью. Пришлось прибить железки для висячего – чтобы легче было отогревать механизм, зажигая спички. Но это скоро надоело и Мишке, но недаром человек получил высшее образование, пришла гениальная идея: он снял ненужный замок, а пол в коридоре залил водой – против воров и террористов. Вода немедленно замёрзла, и образованный парень спал спокойно, надеясь, что если придёт жулик какой, то обязательно упадёт, и услышав стук жулика об пол, можно будет приготовиться к отпору. Но пришёл не уголовник, а приехал неожиданно Андрей, привёз две бутылки водки, с размахом шлёпнулся и всё разбил, чудом не поранившись. Была большая драма, Андрей очень разозлился, обозвал хозяина дураком и уехал. Другая идея, как оказалось потом, была не столь гениальна: Мишка решил, что тепло уходит главным образом через окна, и забил их до верха стекловатой. Теплее не стало, но теперь стекловата была везде. Когда столбик термометра начал подбираться к минус сорока, до фаталиста наконец дошло, что так больше нельзя. Он пробил стенку печки до конца, соединив её со стенкой квартиры, и сделал пожар.
Пожарники работали как бешеные: ломали стены, срывали электропроводку, разбили зачем-то потолок, в общем – старались. Мишка стоял снаружи. Подошёл Черкес, посмотрел умными глазами, сказал:
– Если б мой квартира горел – убил бы…
– Так не горит же?
– Так живи.
Мишка пожал плечами, взял чемодан и пошёл прочь от дома, в гостиницу. По дороге обернулся и крикнул:
– Можешь забирать дрова, мне пока не нужно.
А Николай Павлович оказался человеком нервным. Институт он закончил какой-то житомирско-хмельницкий и, взяв в багаж вилы и грабли, приехал на Север с твёрдым намерением заняться сельским хозяйством – кроликов, например, развести, лучок посадить. Но в этих местах болотистая земля рожала только мхи, жулики съедали собак, а из личной живности чудом присутствовала в посёлке одна на всех коза, заведенная было заместителем по быту в надежде получить от неё молоко. Но коза производить что-либо отказалась, мхи не ела, отвязалась и в конце концов ушла, бедная, куда глаза глядят. Горько блея на людей.
Так что, обманувшись в своих лучших ожиданиях и выбив между делом относительно неплохую квартиру, доктор поставил грабли с вилами далеко в угол, от скуки сделал жену опять беременной и стал ссориться с окружающими. С Сидоровичем, например, он поругался сразу. И всё из-за того, что Сидорович в медицинских вопросах его не слушал, а один раз позволил себе исправить в одной из историй болезни резюме Николая Павловича «чиряк» на более научный термин – «фурункулёз». Мишку же доктор невзлюбил – потому что это был Мишка. Один раз они даже чуть не подрались в зоновской медчасти.