Акценты и нюансы

Уже Другая

на вязкий, жирный, густой суглинок,

и, подскользнувшись, наморщит лоб –

да, вечным тоже нужны починки,

но не нужны им ни трон, ни гроб.

Он говорит мне, и я киваю

в ответ послушно: да-да, не пью.

Простоволосая и босая,

всегда живущая на краю,

я тоже вечна, я тоже стыла,

и мне знакомы огонь и медь,

и уводящая даль обрыва.

Я справедлива, я…

Просто Смерть.

Вода

стекает с продрогших пальцев,

Харон смеётся, целуя их.

Далёкий берег ждёт постояльцев,

но мы всё ближе, и вечер тих…

Гордиево

Гордий, безвестный крестьянин, нежданный царь,

Тюхе была ли особо к тебе благосклонна,

но не успело горячее солнце уйти за склоны,

жизнь для тебя изменилась, как мой словарь

в четверти этой возможного года иной судьбы.

В новых словах моих много узлов, но нити

этих узлов ждут не пальцев – меча.

В изменённом виде

суть постигается трудно.

(И тех глубин лучше не знать бы,

да сетовать не пристало –

если зовёшь ты бездну, то точно в срок

бездна тебя заполнит, ничей мирок,

словно усталость смертная – Буцефала,

съевшего зубы за долгий свой конский век).

Что же, фригиец, вяжи прехитрейший узел,

тором венчай совместимость ярма и дышла –

если рука со сталью всегда союзна,

меч македонца стоит, а притча – смысла.

Слушай цикаду, звенящую в левом ухе,

смейся над будущим, маленький человек –

мифы порой состоят из капризов Тюхе

и принесённых в жертву пустых телег.

Сивилла баб'Маня

Сивилла баб'Маня, кустистой взмахнув метлой,

как всякое утро последние лет полста,

прочертит дорогу – иди, мол, себе, не стой,

бескрылая птаха, небесная сирота.

Сивилла баб'Маня, к прозреньям давно остыв,

пьёт вечером водку, а утром – брусничный чай,

и заступом после отчаянно колет льды,

и сыплет песок, и беззвучна её печаль

по тем временам, где великий жестокий бог

входил в её грудь, занимая собой объём

потребного воздуха, – и обрывался слог

размеренной речи воплем…

Инвентарём

заведует тихий пьяница, старый Пан,

и топает баба Маня просить скребок.

Пан мутен и скорбен, как грязный его стакан,

два дня принимающий только лишь кипяток.

Усталая гарпия кильку

подаст к столу,

сивилла баб'Маня поставит в ответ бутыль…

Я так их люблю, что они всё ещё живут,

от белых печатей не превращаясь в пыль.

И если когда-нибудь, дверь оттолкнув, войду

и к скудному ужину зрелый добавлю плод –

пусть будет он просто яблоком…

Только тут

меня-то никто не помнит – сиречь, не ждёт.

КОРНИ И ПЛОДЫ

Без рубрики

Первооткрывательское

Хлеба насущные цвели,

в тон василькам носились платья.

Год первый вышивался гладью,

и утро с запахом оладий

влекло меня на край земли.

Да, край земли тогда был близко,

но тесен был манежный плен –

хоть я до маминых колен

и доросла, до перемен

не доросла ещё Ириска.

Что ж, в утешители призвав

нос целлулоидного зайца –

а чем в манеже утешаться? –

точила зуб на домочадцев

и думала, как мир неправ.

Ведь я тогда постичь могла

закон земного притяженья –

и был разломанным печеньем

пол заманежья сплошь усеян,

но вновь сердитая метла

внеся по-быстрому поправки,

сметала начисто мой труд.

Я поняла потом – не ждут

моих открытий.

Мир зануд – "сиди в манеже

и не мамкай!"

Но время шло, и я росла,

учась по ходу притворяться –

хоть тяжек груз цивилизаций,

но детству свойственно смеяться –

и, в общем, выросла мила.

А вскоре тягостный манеж

преодолён был между делом.

Мир показался твёрдым телу,

но тело оказалось смелым,

и не подавлен был мятеж.

Я помню этот сладкий миг

прорыва за черту запрета –

потом ни поцелуй брюнета,

ни дым от первой сигареты

того триумфа не затмил.

Там за порог звала судьба,

дышало небо васильково,

мне, низвергающей основы,

мир открывался гранью новой,

и спели жёлтые хлеба…

Нам всем, зашедшим далеко

Всех нас, зашедших далеко

за край мифического счастья,

вскормили тёплым молоком

с добавкой нежного участья.