Аксель и Кри в Потустороннем замке
Шрифт:
Аксель вызвал Пралине, но тот, хотя и был по-прежнему благосклонен, заверил, что на сей раз он им не нужен.
— До холла вы не заблудитесь: идите под уклон, тут нет развилок. В Свёрнутом Мире любой коридор — спираль. А в холле зажжёте факелы, щёлкнете пальцами и скажете: «Херунтерфаллен!» Тогда откроется лестница в подвал. Чтобы выйти из подвала, скажете: «Цершеллен!»
— А ещё… — робко начала Кри.
— Да?
— Надо же ещё… свёртывать за собой подвал. Нас не заругают, если мы этого не сумеем?
— За что?
— За трату энергии.
— Кто? — с презрением спросил крокодиломакак. — Этот нищий? Тот, чьё двадцать третье прозвище — Властитель Помёта? Пускай владеет тем, что порождают его уродцы, а не экономит нам жалкие крохи! Так что успокойся,
И ухнул в колодец.
Брат и сестра выскользнули из комнаты и двинулись под уклон. Аксель умел теперь зажигать факелы и, конечно, делал это, чтоб Кри не боялась. Да и сам он чувствовал себя уютнее, трогая иногда клинок за поясом. Но они достигли холла без всяких опасностей, и Аксель, щёлкнув пальцами, громко произнёс: «Херунтерфаллен!» При звуках его голоса в воздухе мелькнуло что-то серебристое, возникла дверь в приёмную, и оттуда выглянула Элоиза. Её горящие глаза-угольки и разинутая пасть заставили Акселя снова взяться за пояс, но птерокурица спряталась ещё стремительнее, чем выглянула. Тем временем большая плита в полу встала вертикально, и появились ступени, ведущие в темноту.
Спустившись по ним при вновь наколдованных факелах, Аксель и Кри увидели огромный, сырой, но довольно чистый подвал. В полу его зияло очень широкое жерло колодца. Двинувшись в дальний угол, к сеновалу, дети случайно глянули влево. И, остановившись, недоумённо заморгали — пытались сообразить, что же они такое видят. Они стояли перед двумя большими стойлами, смахивающими на лошадиные. Пол был устлан несвежей соломой. В центре каждого стойла возвышался огромный бак с надписью: «Помёт». И каждый бак был украшен цветным рисунком: горка чего-то рыхлого, а на ней — силуэт птерокурицы с совковой лопатой, которую труженица энергично вонзает в эту горку. На баке Амалии (к счастью, закрытом крышкой) сидела на складном стульчике сама владелица. Перед ней стоял этюдник и лежали акварельные краски и кисти. Амалия писала этюд, вдохновенно кладя мазок за мазком и поглядывая на свисавшую с потолка натуру. Художнице было очень удобно: благодаря баку и стульчику натура свисала прямо перед её носом. Беттина фон Краймбах-Каульбах вцепилась лапой в ржавый потолочный крюк над своим стойлом и болталась вниз головой на манер летучей мыши. Но она не просто позировала: одна из её лап была свободна, и этой лапой Беттина в свою очередь рисовала что-то карандашом в блокноте, который лежал на крышке её собственного бака. Сначала Аксель и Кри подумали, что натурой Беттине служит Амалия. Однако, приглядевшись, увидели, что та смотрит на истинную владелицу крюка — огромную летучую мышь. Мышь топталась по клавиатуре пишущей машинки, наполовину скрытой за баком Амалии, благодаря чему машинка быстро стучала. В неё был вложен лист бумаги. Подойдя поближе, Аксель и Кри сумели прочитать:
«ПРРРВАЯ В МРРРЕ АКАКАДЕМИЯ ИЗЯЩЩЩНЫХ ИСКУСССТВ ДЛЯ НЕМЛЕКОПИТАЮЩИХХХ ИММЕНИ ПРОФЕСССОРРА ФФФХХХ…»
Мышь, видимо, трудилась над этими строчками уже не первый час и изрядно устала. Перед машинкой были разбросаны кипы испорченной бумаги и драные копировальные листы. Наконец, когда машинка издала особенно суматошную трель, Амалия лениво глянула вниз и, свесив лапу с бака, дала мыши шлепка. Та, кувыркнувшись в воздухе, перелетела в стойло Беттины, ударилась головой о её бак и с минуту лежала без чувств. (Кри, любившая животных, негодующе охнула.) Очнувшись, бедняга устало заковыляла к машинке и вставила в неё новые листы и копирки. Затем мышь с такой дикой яростью разодрала старые, что казалось: мысленно она дерёт вовсе не их… И принялась прыгать опять.
— Вот тебе и ещё одно прозвище, — шепнул Аксель сестре. — «Профессор Фффххх»… Пошли отсюда, а то ещё привяжутся.
Они осторожно приблизились к сеновалу. Там, огромной тёмной глыбой, положив мохнатую голову на лапы, дремал Шворк. При виде детей он слабо шевельнулся, вяло махнул хвостом — но и только.
— Не болен ли он? — забеспокоилась
— Грустит из-за неволи, — вздохнул Аксель. — Проглоти-ка нас, дружище…
Пёс тяжело вздохнул и нехотя поднялся — весь в соломе и комках свалявшейся шерсти. Но молния, поглотившая Кри, была ничуть не слабее, чем прежде. Ещё пара секунд — и Аксель последовал за ней в «салон желудка». После освещённого факелами подвала им показалось, что в недрах Шворка царит полная тьма. Когда глаза детей привыкли к полумраку, они различили уже знакомую обстановку. «Салон» был пуст. Кри, плюхнув пакет с едой на одно из кресел, подбежала к двери туалета и легонько постучала. Дверь приоткрылась, замерла на несколько секунд, и из-за неё выскользнула тёмная фигура, держащая руку в кармане. Фигура спокойно обогнула сначала Кри, потом Акселя, подошла к креслу рядом с иллюминатором и села.
— Придвигайтесь поближе, — тихо сказал знакомый мальчику голос. — Не будем терять времени.
— Я принесла вам еду, — робко прошептала Кри. — И чаю… Но можно заказать кофе и всё, что хотите, раз уж мы здесь!
— Не уверен, что твои предосторожности помогут, девочка, — ответил Хоф, чьё лицо с трудом можно было различить в темноте, — но подкрепиться не мешает. Здравствуй, Аксель!
— Здравствуйте… — ещё более робко, чем Кри, сказал Аксель. — Вы очень сердитесь?
— Очень, — спокойно ответил Хоф. — Ну, заказывай чёрный кофе, Кри, и начнём.
— Простите меня, — глухо пробормотал Аксель, — я совсем не знал, как быть…
— Но я сержусь вовсе не на тебя, — вздохнул комиссар, откидываясь в кресле, — а на тех, кто заварил всю эту кашу. Ты как раз молодец, и я приношу извинения за моё недоверие к тебе и за советы не вмешиваться в следствие…
У Акселя гора с плеч свалилась! И преждевременно…
— Добавлю, однако, — продолжал Хоф таким тоном, словно они беседовали у него в кабинете, — что приношу извинения лишь от себя лично, но ни в коем случае не от мюнхенской полиции. Официально ты подверг опасности ещё двух человек, кроме потерпевшей. В том числе представителя закона, которого ты похитил при исполнении им служебных обязанностей, за что заслуживаешь самого сурового осуждения! Вот что ты должен помнить, если мы выберемся отсюда, а всё остальное имеет значение только для нас двоих. Ты понял?
Аксель понуро кивнул.
— Я бы ещё и не то тебе сказал… спасибо, Кри, без сахара… но уж больно случай уникальный! Вероятно, даже единственный в своём роде случай, когда опыт полиции бессилен, а одиннадцатилетний мальчуган и впрямь сумел сделать невозможное. Невозможное, над которым смеялся мой помощник Вальтер…
— Это красноглазый? — вмешалась Кри. — То есть… простите… это у которого красные очки?
— Да, это красноглазый, и вдобавок тупоумный, — усмехнулся Хоф. — Я-то сразу почуял, что мы ещё услышим о твоём братце… — Но сказано это было так, что Аксель опять воспрял духом.
— Ещё бы! — гордо заявила Кри. — Аксель ведь у нас — Спросивший Смерть! Так решил Пралине, а он зря не скажет!
Хоф резко дёрнулся в кресле.
— Та-ак… Что ты ещё успел натворить, друг? — Аксель снова понурился и уже не знал, облегчение он чувствует или стыд. Пожалуй, лучше вообще об этом не думать, а то свихнёшься! Видимо, комиссар пришёл к тому же выводу, поскольку добавил: — Ладно, давайте по порядку! Большой Внутрисобачий Совет объявляю открытым!
Кри и Аксель прыснули, и комиссар продолжал:
— Когда вы в следующий раз пожелаете меня похитить, прошу по возможности всё-таки согласовывать это со мной. Я выслеживал довольно гадкого типа… что это? Спасибо… и имел серьёзные шансы на успех, но тут мне на голову свалилась ваша зверюга! Я, кстати, сэкономил ей массу полётного времени, потому что как раз выехал из Мюнхена в вашу сторону — в Мурнау. Там, на берегу Штаффельзее, этот ваш Шворк меня и накрыл. И никто из опергруппы его не увидел, хотя люди стояли в двух метрах от меня. Чудовищно! — И он с аппетитом начал жевать клёцку. Аксель восхищённо следил за этим жеванием, поражаясь подобным нервам. Но вдруг его мозг кольнула какая-то странная мысль.