Акула пера в СССР
Шрифт:
Партиец на удивление быстро пришел в себя, встал ногами на пол, распрямился, отдуваясь, поправил кресло, подвинул его к столу и сел:
– Садись, Белозор. И выключи уже свою аппаратуру. Я понял – ты зубастый сукин сын.
Ни хрена себе разительные перемены! Хотя чему удивляться? Я такое еще в школе видал. Пока не встретишь хулигана кулаками, никакого толку разговаривать с ним нет. Даже если он одержит верх, но получит пару ударов по ребрам или в челюсть – запомнит, осознает. И начнет говорить на равных. Странно видеть
Я демонстративно нажал на кнопку «СТОП» и выжидающе поглядел на него.
– Чего ты хочешь? Мне нужно, чтобы всё, что произошло тут, осталось между нами, и ты уничтожил запись. И «товарищ Б.» никогда не превратился в Василия Федоровича Большакова. Хочешь денег? Жилье? Должность? Протекцию для перевода в Минск?
– Большаков должен убраться из Дубровицы к чертовой матери. И его упыри – тоже. Можете вообще их Привалову сдать, свалить всё на них, мне плевать. Это понятно?
Он кивнул хмуро.
– Кассету я уничтожать не буду, это точно. А если я сейчас выйду из здания и меня, например, собьет машина, то в тайнике лежит запись с кладбища, где голос Василия опознает даже младенец. А разговаривают они там на такие темы, что блевать тянет, поверьте… – Конечно, я блефовал! Хреново там всё было слышно, только ветер шипел в микрофоне. Но откуда ему знать об этом? – В общем, Привалову на стол ее положат буквально вечером. И на Малиновского отнесут копию.
– Ладно, ладно! Чего хочешь?
– Дома будете в яркие цвета красить, – подмигнул я, – Панельные многоэтажки, которые сейчас в центре строят. Никакой серости: оранжевый, розовый, желтый, салатовый… Тепленькие цвета, все фасады.
– Что ты несешь, Белозор?
– Что слышали. Девятиэтажки, а потом и хрущевки, и дом культуры, и школы… Чтобы я всего этого бетонно-кирпичного убожества в глаза не видел. Всё – в теплые, приятные глазу цвета, в течение одного-двух лет. Вон, в художественную школу обратитесь, вам посоветуют…
– Но финансирование…
– Да насрать мне, товарищ Сазанец, верите? А если нужна будет моральная поддержка, я вам всё это красиво распишу и обосную. Хотите печатными, хотите – прописью, на трех листах. Будет чем отбрехиваться от обкома и на горсовет давить. Не стесняйтесь, обращайтесь… – Я встал со стула, сунул в карман диктофон и пошел к двери.
– Ну, ты и чудила, Белозор. Ну, ты и чудила! – повторял он, сверля своим бычьим взглядом мне спину.
– И вам всего хорошего, было приятно пообщаться!
Честно – мне хотелось засвистеть что-нибудь фривольное, так прекрасно было на душе. Но свистеть в райкоме? Фу, моветон!
Глава 28, которая и не глава вовсе, а эпилог
Ну, вот оно и случилось. Я стоял у Таси за спиной и смотрел, как она укладывает в багажник «Волги»
– Гера! Напугал… Ну вот, – она вздохнула и вдруг прижалась ко мне. – А я думала трусливо сбежать и оставить записку. Теперь придется смущаться, говорить прерывающимся голосом и плакать. Эх… А розы какие – красота! Это мне?
– Нет, Пантелевне! – грустно улыбнулся я, – Конечно, тебе. Если не хочешь – можешь ничего не говорить. Оно ведь понятно. Твоя жизнь – там, моя – здесь. Я слишком сильно тебя уважаю, чтобы думать, что ради какого-то провинциального мужика ты бросишь мечту всей своей жизни…
– Ты – не какой-то мужик, Гера, – она смотрела на меня снизу вверх своими зелеными глазищами, и я чувствовал, что тону в них, тону – и не выплыть мне из этой глубины, и как жить теперь без нее – непонятно.
– Я очень не хочу, чтобы ты думал, будто всё, что у нас было, для меня – мимолетное увлечение, интрижка. Вижу ведь, как ты ко мне относишься, как смотришь на меня, как общаешься с детьми… Не бывает таких интрижек, как ты, Белозор. Но ты ведь не поедешь в Мурманск, да? А у меня в «Полярочке» дядя замглавреда… Ну, это я так, к слову. Всё равно не поедешь. Примак – так у вас говорят? Тебе твой дубровицкий провинциальный гонор не позволит пользоваться моей помощью, да? И правильно. Не такого Белозора я полюбила.
– А ты? – спросил я, а сам думал о ее последних словах. – Сама-то ты ведь тоже в Дубровице не останешься инструктором в тире работать, даже предложи я тебе золотые горы. У тебя тоже – гонор, только заполярный, да? И девочки из команды, и биатлон…
– Биатлон, да. Олимпиада! Если не на эту, то на следующую зимнюю мы обязательно попадем! А какой биатлон в Дубровице, Гера? Да ведь не только в этом дело… Я вижу – тебе ведь не только то, что ты в бане тогда увидел, понравилось, не потому ты… Ох, Гера… Мечта, да? Пожертвуй я мечтой – станешь ты меня любить?
Я скрипнул зубами. Что тут можно было сказать? Что смог бы? Но вопрос ведь не в том… Это мы, мужчины, любим женщину. Женщины любят себя рядом с нами. Сможет ли она любить себя рядом со мной, если откажется от дела всей своей жизни?
– Тася-а-а… Ты главное вот что… Ты мосты не сжигай, хорошо? Всё-таки страна одна, Мурманск – не Антарктида. Дубровица – не Куба. Очень большой дурью будет взять и порвать все связи из-за гонора, а? – мне дорогого стоило выдавить это из себя. – То есть я не прошу тебя давать какие-то обещания, просто знай – ты всегда можешь на меня рассчитывать. Если нужно будет место, чтобы спрятаться, или мужчина, чтобы приехать и дать кому-то в зубы, или помочь с ремонтом в квартире – вот он я, ладно?