Акулы во дни спасателей

Уошберн Каваи Стронг

Я наклонилась и потрогала его.

– Это робот Найноа, – сказала я твоему отцу. Изнутри на руках робота, казалось, запеклись капли крови. От каменистого кургана пахло чуть-чуть сырой старой кожей и гнилой тряпкой.

– Там сзади, по-моему, были вещи из нашего гаража, – ответил твой отец. – Я заметил старые детали с его первого велосипеда.

Мы стояли на самом краю рощи, только еще не вошли. У меня закружилась голова.

В роще оказалось не настолько темно, как я ожидала, сквозь низкую листву пробивалось солнце. Чем глубже мы заходили, тем сильнее у меня кружилась голова, дурнота словно сбегала из черепной коробки

в грудную клетку по горлу и позвонкам. В глазах туманилось, плыло, я распахнула их шире и ухватила твоего отца за руку, точно боялась, что переполнюсь чувствами и уплыву.

Мы остановились. На другом конце рощи виднелась поляна, ты сидел на траве, облокотившись на согнутые колени, и перебирал пальцами между ног, как будто ждал, что тебя вот-вот заберут после школы.

– Слава богу, – сказал твой отец. – Я думал, он там дрочит.

Я шикнула на него, но твоего отца разве уймешь.

– Да ладно, чё такого, кое-кто из моих друзей раньше тоже это самое. Я тебе рассказывал, как Джон-Джон попробовал с собачьим…

– Оги, заткнись.

Сверху послышался шум. В прогалину меж деревьев юркнула дрожащая темная тень и, хлопая крыльями, шлепнулась кувырком на землю рядом с тобой. В воздух взметнулось перо. Тень приподнялась – это была сова – и потащилась к тебе, дернулась несколько раз неловко и наконец обмякла у твоих ног, клювом вверх. Мы видели, как поднимается и опускается ее грудка, все медленнее и медленнее.

Ты закрыл глаза и возложил ладони на сову.

– Он что… – начал твой отец.

Дыхание совы все замедлялось. Легкое, точно тонкий листок бумаги. Ты поморщился, напрягся, по твоей щеке катился пот. Меня снова охватила дурнота. Я была невесомой, я была в небе, махала руками, только это были не руки, а жилистые мышцы и парящие полотнища оперенных крыльев. Я взмыла в небо, в безоглядную его синеву, бугристые гребни Коолау подо мной становились меньше и меньше. Кругом был только воздух, обрамленный золотым светом, я устремилась к солнцу, точно на самом быстром лифте, поднималась, расправив крылья, и наконец все, что я видела, лопнуло, как мельчайший пузырек.

Я снова очутилась в роще, возле твоего отца, сова под твоей ладонью перестала дышать. Продолжая сидеть, ты приподнял птичье тельце за крыло и швырнул на траву. Сова упала, неуклюже вывернув скрюченную лапу.

– Черт! – крикнул ты дрожащим, осекающимся голосом, нормальным мальчишеским голосом. Обхватил руками голову и зарыдал.

– Не надо! – Твой отец с шумом выпрыгнул из нашего укрытия, я не успела его остановить. – Не надо!

На его крик ты обернулся, весь красный и в соплях. Отец направился к тебе, но ты отпрянул.

– Не трогай меня, – предупредил ты, и твой отец застыл, наклонившись и протянув руки, чтобы тебя поднять. Наши с тобой глаза встретились и разошлись; я перевела взгляд на сову. Из кучки перьев торчало вверх крыло, налетавший ветерок ерошил пучки пуха. Как ни странно, мне было ничуть не грустно, меня переполняло эхо того, что я почувствовала и увидела перед этим, золота и высоты.

– Мы всего лишь хотели убедиться, не случилось ли с тобой чего, – сказал твой отец.

Ты встал, подошел к сове.

– Найноа, – проговорила я, потому что ты показался мне маленьким и словно в чем-то виноватым, темно-каштановые волосы были короче, чем у брата, ты тогда причесывал их на косой пробор, и на тебе по-прежнему была белая школьная футболка

поло и темно-синие брюки, правой рукой ты держался за бицепс левой, вытянутой вдоль тела. – Все хорошо?

– Ну конечно, – ответил ты, и тут я заметила лопатку – наверное, ты принес ее из нашего гаража. Ты выдернул ее из земли и принялся копать.

– Тебе помочь? – спросил твой отец.

– Вы мне не поможете, – ответил ты.

И твой отец вернулся ко мне. Мы не стали смотреть, как ты копаешь. Подумали, что это будет неправильно.

Мы ждали неподалеку от рощи, возле одного из курганчиков.

– Ты что-нибудь там почувствовал? – спросила я Оги.

– Я как будто летел, – ответил Оги. – Прямо на солнце.

До меня наконец дошло, что мы увидели и почувствовали.

– Господи, Оги, сколько же времени он видит такое? И делает такое?

Мне хотелось пересчитать эти могилки, понять, со сколькими животными ты прожил их последний вздох, сколько раз пытался что-то изменить и терпел поражение. Сколько всего ты перечувствовал и перевидал без нас, снова и снова упираясь с разбега в стену. Как же глубоко мы заблуждались, думая, что сумеем тебе помочь, направить на предначертанный тебе путь, – заблуждались, когда просили тебя потрудиться ради нас, в нашем доме, когда оставляли тебя в распоряжении отчаявшихся соседей, когда рассказывали тебе, кем тебя считаем. Все это развернулось передо мною, пока мы стояли у рощи.

– Я беру что под руку подвернется, – произнес ты. – Если не хватает камней. – Ты подошел к нам сзади, пока мы стояли в задумчивости. Тебе было что нам сказать, и неважно, спрашивали мы или нет, – ты говорил не умолкая. – Это собака, – ты махнул лопаткой на могильный холмик, – какая-то дворняжка, я не понял, что за порода.

Ты сказал, что нашел ее, когда гулял вдоль этого рва, бросал в воду камешки и отдыхал от всего. Собаку сбила машина. Может, грузовик или огромный самосвал из тех, что постоянно снуют здесь по тряской дороге. Сбитая собака дотащилась со всеми своими переломанными конечностями до полянки. Я могу лишь представить, как ее внутренности волочились по земле, оставляя липкий след.

Ты сказал, что пытался ее спасти, возложил на нее руки и впервые почувствовал важное: все больные места в ее теле. Будто пазл, пояснил ты, нужно лишь собрать его детали. Но стоило тебе приняться за одно, как другое начинало умирать. Ты переключался на него, а то место, которое ты исправил, отказывало, и так снова и снова, так что в итоге ты проиграл.

– В конце концов я сам стал этой собакой. – Тут ты задрожал. – Я бежал по солнечной дорожке. Лапы оставляли в грязи отпечатки, тело как пружинистый комок мышц. Я словно отупел от счастья, не знаю… бежал, бежал, бежал, но все слабело и слабело, и я просто… уплыл в темноту.

Ты похоронил собаку и порой приходил проведать. Объяснил, что после этого чувствуешь себя лучше, легче, словно ты снова собака и бежишь по дороге.

Вот и мы чувствовали то же самое. Позже это поле огородят, затем на месте ограды встанет стена, стена превратится в очередное здание, хранение и производство цемента, кладбище скроется под фундаментом. Но я помню, как это было тогда.

Ты рассказал, что после собаки приходили другие звери. Стайками и поодиночке, отравившиеся антифризом, покалеченные машинами, изъеденные раком, они сползались сюда из последних сил и ждали тебя. Чтобы отдать свои последние искры.