Алая нить
Шрифт:
– Хочешь поехать со мной?
– Не очень.
– Напрасно.
Вот и весь диалог. Дочь никуда не денется, а видный заграничный холостяк может уплыть к любой чуть более наглой и изворотливой бабенке. Теперь американец – в полном подчинении у своей russian wife [66] и даже больше, чем Соня, боится гнева благоверной. А благоверная неожиданно решила вспомнить о своих материнских обязанностях, а вспомнив, понеслась на всех парусах, не оставив дочери путей к отступлению.
66
Русской
Роза Марковна, вопреки ожиданиям, оказалась вполне симпатичной старушкой. Своими задушевными речами она почему-то показалась похожей на психиатра. Не имевшая собственного опыта, но наслушавшаяся рассказов неудачливых очевидцев, Соня почему-то считала, что советские гинекологи в общем и каждый в отдельности – армия грубиянов, считающих отсутствие девственности страшнейшим преступлением, а беременность – заслуженным наказанием. Беременная готовится выслушать очередную порцию ужасов из серии «не завязывай узелки» и «не скрещивай ноги» от резкой, суровой врачихи старой закалки. Она представляет крючковатый нос, колючие глазки, напористую одесскую речь с гортанным «р» и ежеминутным строгим «Ты меня п'oняла?» – но дверь открывает мягкая, сдобная женщина с белыми кудельками на голове и подбородке. Она с детской непосредственностью гладит выпирающий Сонин живот и тянет скорее с американским акцентом:
– Заходите, заходите. Сейчас будем чай пить. Ваша мама говорила, вы историк. Хроники – моя слабость. Вы позволите вас порасспрашивать?
– Э…
– О! Простите мою беспардонность. Вы ведь сейчас быстро устаете, а тут я со своими нелепыми просьбами. Вы расскажете мне что-нибудь интересненькое, когда станете немного поменьше.
Роза Марковна смущенно краснеет, и Соня начинает сомневаться, что мать указала верный адрес и не перепутала гинекологию с генеалогией, например.
– Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, если, конечно, смогу.
– Правда?
Глаза старушки блестят, как у молодого щенка. Еще немного – и она начнет повизгивать от восторга.
Соня осматривается в поисках врачебного кабинета или хотя бы намека на кресло, но вместо ширмы ей предлагают пройти в гостиную и, расположившись на потрепанном велюровом диване, приступить к чаепитию с домашними пирогами.
– Какой у вас срок? – ласково спрашивает бывшая врач.
– Восемь месяцев.
– Чудесно! Расскажите что-нибудь об этих цифрах.
Соня в замешательстве ставит чашку на поднос. Что за нелепость?
– Например, королю Англии Генриху VI было всего восемь месяцев, когда в 1422 году его возвели на престол, – осторожно говорит она.
– Как интересно! – хлопает в ладоши Роза Марковна. – Еще, дорогая, еще.
«Господи, да она сумасшедшая!»
– Эрик XIV, король Швеции, рано обнаружил признаки душевной болезни, которая развилась в тяжелую шизофрению, но, несмотря на это, правил страной семь лет и восемь месяцев.
– Что вы
– Это было в шестнадцатом веке.
– Не так уж давно.
Соня замолкает.
– Вы поразили меня своими знаниями, но я бы хотела услышать о течении беременности.
«Ну слава богу. Она, оказывается, нормальней меня».
– Без патологий.
– Отеки, одышка, давление? – Роза Марковна подозрительно заглядывает Соне в глаза, положив два морщинистых пальца на ее запястье.
– Иногда беспокоят отеки, но терпимо.
– Показатели КТГ в норме?
Девушка поражена. Динозавр медицины слышала о КТГ.
– Вроде да.
– Кто ваш врач?
– Доктор Ллойд, – отвечает Соня без запинки, как на экзамене, хотя собеседнице вряд ли говорит о чем-то это имя.
– Отличный врач. Моя внучка тоже у него наблюдалась. Где собираетесь рожать?
– Не знаю, может в Cedar-Sinai.
– И снова замечательный выбор. Теперь, деточка, можете порадовать меня парочкой жареных исторических фактов, а я передам вашей маме, что поводов для беспокойства у нее нет.
– Спасибо.
– Не за что. Я скажу, что ребенок, судя по всему, должен родиться здоровым, и она может оставаться с ним со спокойной душой, когда вы уедете.
– Когда я уеду?! Когда я уеду?!
Ярость вылетает из Сони предложениями, которые хлесткими ударами сыплются на плечи матери. Соня кричит, кляксами раскидывая слова по кухне, не делая пауз, не расставляя запятых, нарушая все правила приличия.
– Как ты могла… Это уму непостижимо… Что ты себе вообразила… Что я оставлю ребенка с тобой… Невозможно, просто невозможно…
– Почему бы и нет? – невинно вклинивается мать в Сонин монолог.
– Да ты последний человек на свете, кому я бы доверила малыша!
– Зачем ты так, Соня?
– Зачем я так? Зачем ты так со мной поступила?
– Как?
– Сбагрила бабке и носа не казала, устраивала личную жизнь. Сопли мне не вытирала, касторкой не пичкала, сказок не читала, а теперь тебе захотелось все это испытать? Извини, поезд ушел. «Ты все пела – это дело, так поди же попляши». Я не собираюсь повторять твои ошибки, я никогда не оставлю ребенка.
– Соня, ты имеешь право злиться, но пойми: я хотела как лучше.
– Лучше для кого?
– Конечно, для тебя. Когда твой отец ушел от нас…
– Уехал.
– Что?
– Он уехал, а ты осталась.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– Это неважно, ушел он или уехал…
– Важно. Разве он не звал тебя с собой?
– Звал, конечно, но…
– Какие могут быть «но»? Если бы ты думала о папе, обо мне, ты бы последовала за ним.
– А тебе не кажется, что он мог бы остаться?
– Мне кажется, что ты лишила меня обоих родителей, вот что мне кажется. Я прекрасно помню, как в твои редкие визиты в деревню бабушка задавала загадочный вопрос. «Пишет?» – спрашивала она, а ты самодовольно кивала. Тогда я не понимала, о ком вы говорите, но сейчас догадываюсь. Папа присылал тебе письма, верно?