Альбом страсти Пикассо
Шрифт:
«Я так и не знаю, сделал это я или кто-то еще, – Игорь потер левую часть груди, где заколола боль. – В нашем бараке все это не обсуждалось. На Деда многие зуб имели. Заточки тоже были у всех. Всю эту мокруху списали на самоубийство, так как от нас ни вертухаи, ни их начальники ничего не добились. Наш барачный стукачок тогда спал без задних ног и ничего не видел и не слышал. Мне все-таки кажется, что это сделал не я. Ну не мог я пришить человека и об этом не вспомнить… Дед вырубил меня, я помню, тоже ему двинул в челюсть. Возможно, мы валялись в отключке оба, и кто-то его дорезал… Не я, кто-то другой. Может, тот же наш «петушок» решил воспользоваться ситуацией. А если б даже я убил? У меня не было выбора, я бы потом сам на себя руки наложил. Хотя и не
Альбом с графическими рисунками Пабло Пикассо прекрасен. Темно-бордовый кожаный переплет источает слабый аромат ванили, табака и книжной пыли.
Если просто взять его в руки, даже не открывать ветхие пожелтевшие страницы – по телу прокатывается волна легкой дрожи. В этой вещи чувствуется колоссальная энергия неординарной личности. Должно быть, гении согревают своим светом всякий предмет, к которому прикасаются, делают это совершенно для себя незаметно – однако их свет и тепло продолжают будоражить спустя многие десятилетия…
Рисунки сохранились лучше, чем бумага.
Возможно, она была изначально низкого качества, а может, ее повредили неподобающие условия хранения. Листы пожелтели, на них заметны сиреневые разводы (явно следы сырости), края истрепались, утратив свою плотную фактуру.
А графика выглядит блестяще, как будто бы вчера темный карандаш виртуозно набрасывал тонкие линии. Должно быть, в распоряжении Пикассо были отличнейшие карандаши, и выполненные ими работы не утратили угольно-черной насыщенности.
Пикассо – художник, безусловно, выдающийся. Это понятно по тому, как много он может сказать, используя примитивнейшую на первый взгляд лаконичность рисунка. Любая его работа – невероятная концентрация эмоций, это любовь Пикассо, вожделение, страсть, радость, страдание, страх смерти, надежды и мечты… Безусловно, если бы Пабло не мог рисовать – он бы умер, разорвался от урагана своих эмоций. Живопись давала выход раздиравшим его страстям, и…
Телефонный звонок отвлек человека от рассматривания альбома Пабло Пикассо.
Он протянул руку к телефону, и в прожекторе солнечного света на его пальце сверкнуло оригинальное кольцо, явно сделанное по эскизу талантливого дизайнера.
Номер звонившего абонента не определялся, и это почему-то настораживало.
– Это Лика Вронская вас беспокоит, – раздался в трубке тонкий девичий голос. – Я все знаю. Понимаете, я знаю все…
Больше никаких уточнений не требовалось. В ту же секунду человек понял: речь идет об убийстве Тани; совершенно непонятным образом идеальная схема оказалась не такой уж и идеальной. Теоретически все было просчитано до мелочей, учитывались всю нюансы, все возможные накладки. Однако на каком-то этапе все-таки произошел сбой…
– Я думаю, такая информация стоит немало денег. Мы с вами можем договориться? – поинтересовалась Вронская таким наглым тоном, как будто заранее предполагала положительный ответ.
– Я не понимаю, о чем вы. Вы ошиблись номером.
Отбросив телефон, человек опустился в массивное кожаное кресло и забарабанил пальцами по подлокотнику.
С этой Ликой Вронской тоже придется что-то решать.
Надо действовать срочно – другого выхода нет.
Но
Глава 6
– … множественные колото-резаные ранения тела: две колото-резаные раны шеи слева с повреждениями яремной вены, две колото-резанные проникающие раны левой лопаточной области с повреждениями левого легкого и лопатки, две колото-резаные раны в области яремной выемки и рукоятки грудины… Боже, да в этой экспертизе еще пол-листа подобных перечислений! Всего гражданину Липину Александру Васильевичу было нанесено около тридцати колото-резаных ран… Его супруге, бедняжке, тоже досталось – двадцать ранений того же типа. Хотя по обоим случаям выводы судмедэксперта схожи – именно ранения в область шеи оказались прямой причиной наступления смерти. Может, это имел в виду Седов, когда говорил о том, что родители были убиты точно так же, как и дочь? А вот я бы не стала делать таких выводов. Все-таки две раны и двадцать-тридцать – это же большая разница, о какой схожести почерков может идти речь? В первом случае подозревать надо прежде всего медика, который точно знает, по какой артерии чикнуть. А во втором – маньяка, который своих жертв шинкует, словно капусту…
– Что ты там все бормочешь? – простонал Андрей, щурясь от света ночной лампы. Он повернулся на бок, отбросил одеяло и улыбнулся: – Обложилась бумажками, свет не гасишь. Жарко сегодня. Ты мне спать не даешь!
– Ой, правда, – Лика стала собирать разбросанные по кровати ксерокопии материалов уголовного дела, – извини, солнце, я сейчас в гостиную пойду.
– Фигушки! Лежать, женщина! – Андрей взял пару страниц и с интересом в них уставился. – Я столько лет спал один, так и разогнался теперь тебя отпускать. Может, мне даже приятно проснуться среди ночи от того, что моя любимая тут разворачивает активность. Хотя активность другого рода, конечно, была бы приятнее… М-да, ну и бумажки! Ужас какой пишут: «Можно лишь утверждать, что колото-резаные ранения живота и груди с подреберной областью причинялись в последнюю очередь, на что указывают наименьшая выраженность кровоизлияний по ходу этих раневых каналов и незначительное количество крови в брюшной полости…» Тебе не страшно все это читать?
Лика пожала плечами. К лексике судмедэкспертов привыкаешь. Страшно не читать описание всех этих ран, страшно понимать, что преступник, который их нанес, может до сих пор находиться на свободе.
– Седов не верит в виновность строителя, который угодил в наш погреб, – вздохнула Вронская, поправляя соскальзывающую с худенького плеча бретельку шелковой ночной рубашки. – Он считает, что следователь, который к нам выезжал, недостаточно опытен, чтобы найти настоящего убийцу.
– Да я тоже думаю, надо во всем разобраться самим, – Андрей отложил листы в сторону, сцепил ладони в замок, хрустнул суставами, – найти и голову оторвать. Я не знаю, как Вадик все это переживет. Он, похоже, в своей сестре души не чаял. Я и раньше обращал внимание – как-то уж очень сильно он над ней трясется. Теперь понятно – родителей убили, и сестра – единственный родной человек. Я себя так казню… Он же меня просил за Таней присмотреть. Я сплоховал. Надо найти того, кто это сделал, и голову оторвать. Ее смерть – на моей совести, мне надо и отвечать, как-то разруливать эту ситуацию. Просто возьму и собственноручно откручу голову гаду.
– В тюрьму посадят.
– Ничего, твой Седов вытащит. А даже если не вытащит – что, думаешь, легко по воле ходить с такой тяжестью на душе? Это я только делаю вид, что все о'кей, что у меня тут бизнес, переговоры, компаньоны. Хреново мне на самом деле. Знал бы кого замочить – уже рассчитался бы.
Лика поморщилась:
– Не говори ерунды, пожалуйста! Ты же вроде здравомыслящий человек; что, не понимаешь, к каким последствиям может привести реализация всех этих намерений?! Не надо тут строить глупых планов… Ты мне лучше скажи – Вадик никогда не упоминал, что у его семьи были какие-то враги? Или, может, что у них имелись какие-нибудь ценности, на которые шла охота?