Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
пройти все этапы тогдашних мыслей и переживаний, ин
туитивно чувствуя, что лучше все это романтическое
зелье выпить до дна и, может быть, впредь уж не искать
жадно опасной чаши. Блок медлил ее испить, боясь по
хмелья. Как поэт, пожалуй, он был прав. Если в самом
деле «слова поэта суть уже его дела» 11, Блок испол
нил свой подвиг до конца. Таково, должно быть, было
его предназначение. Но и я не сожалею о том, что пото
ропился
биографически я был за это жестоко наказан, но зато я
преодолел в конце концов и последний соблазн, так на
зываемый «мистический анархизм», сначала принятый
Блоком, а потом им отвергнутый — увы! — только на
словах. Жизненно, реально, он так и остался «мистиком-
анархистом» до конца своих дней, в чем я убедился из
беседы с ним в Москве незадолго до его кончины.
Историческую декорацию 1905 года легко себе пред
ставить, но мы, участники тогдашней трагедии, пережи
вали события с такою острою напряженностью, какую
едва ли можно сейчас выразить точными и убедитель
ными словами. Возможно ли передать, например, ночь
354
с 8-го на 9-е января в помещении редакции «Сына оте
чества»? Тогда все петербургские писатели сошлись здесь,
чувствуя ответственность за надвигающиеся события. Са
мые противоположные люди толпились теперь в одной ком
нате, сознавая себя связанными круговою порукою. Здесь
были все, начиная от Максима Горького и кончая Мереж
ковским. В течение всей ночи велись переговоры с прави
тельством. Наши депутаты уезжали и приезжали. Там, за
оградою правящей бюрократии, все ссылались друг на дру
га. Как будто никто не был повинен в том, что изо всех
казарм шли солдаты и что готовится расстрел безоруж
ных рабочих. Вот эти залпы и трупы несчастных, «поверив
ших в царя», были вещим знаком — особливо для поэтов.
И когда в ту страшную ночь там, в редакции «Сына
отечества», Мякотин предложил немедленно захватить
типографии для выпуска газет явочным порядком, без
цензуры, мы все почувствовали, что началась революция.
Блок принял революцию, но как? Он принял ее не в
положительных ее чаяниях, а в ее разрушительной сти
х и и , — прежде всего из ненависти к буржуазии. Я не могу
не напомнить одного стихотворения поэта, которое почему-
то не часто вспоминают:
СЫТЫЕ
Они давно меня томили:
В разгаре девственной мечты
Они скучали, и не жили,
И мяли белые цветы.
И вот — в столовых и гостиных,
Над грудой рюмок,
Над скукой их обедов чинных
Свет электрический потух.
К чему-то вносят, ставят свечи,
На лицах желтые круги,
Шипят пергаментные речи,
С трудом шевелятся мозги.
Так негодует все, что сыто,
Тоскует сытость важных чрев:
Ведь опрокинуто корыто,
Встревожен их прогнивший хлев.
Теперь им выпал скудный жребий:
Их дом стоит неосвещен,
И жгут им слух — мольбы о хлебе
И красный смех чужих знамен.
Пусть доживут свой век п р и в ы ч н о . —
Нам жаль их сытость разрушать.
Лишь чистым детям неприлично
Их старой скуке подражать.
13*
355
В ту эпоху, однако, я был ближе к революции, чем
Блок. Правда, я никогда не был в партии, дорожа воль
ностью лирика и скитальца, но связь моя с революцией
была реальна еще со студенческой скамьи, а Блок в
университете так был равнодушен к общественности, что
по рассеянности как-то даже скомпрометировал себя в
глазах товарищей во время студенческого движения. Мне
кажется, что именно на мою долю выпало «научить»
Блока «слушать музыку революции». Правда, впослед
ствии мы стали различать разные мотивы в этой музыке
и иногда расходились в их оценках.
Впрочем, наше отношение к революции не всегда
могло удовлетворить трезвых политиков. Я помню паша
скитальчества с Блоком в белые петербургские ночи и
долгие беседы где-нибудь на скамейке Островов. В этих
беседах преобладали не «экономика», «статистика»,
не то, что называется «реальной политикой», а совсем
другие понятия и категории, выходящие за пределы так
называемой «действительности». Чудились иные голоса,
пела сама стихия, иные лица казались масками, а за
маревом внешней жизни мерещилось иное, таинственное
лицо. Вот в эти дни слагалась у меня в душе та,
по слову Вячеслава Иванова, одегетика 12, которую я на
звал «мистическим анархизмом». Мои тогдашние мани
фесты и брошюры (опубликованные после закрытия
«Вопросов жизни») вызвали, как известно, всеобщую
брань и насмешки. В самом деле, все эти тогдашние мои
публикации были весьма незрелы, неосторожны и само
надеянны, но все же в них заключалась некоторая правда,
никем до меня не высказанная. Первоначально Блок по
чувствовал эту правду, т. е. что «уж если бунтовать, так
бунтовать до конца», не останавливаясь на половине пути,