Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
шая парадоксальное разрушение эстетики и, наконец, в
лице своих революционеров объявившая войну апатии и
косному о т ч а я н и ю , — что общего имеет эта интеллиген
ция с тем орхидейным интеллигентом, который расцветает
в декадентской оранжерее! Образ двойника заслонил Бло-
358
ку образ интеллигенции, и печать смерти на лице это
го двойника Блок принял на печальный знак гибели
всего нашего общества...»
Иные пессимисты, пожалуй,
пророчества Блока исполнившимися с буквальной точ
ностью, но я и теперь не склонен к такой мрачности.
Я и теперь готов подписаться под тогдашними моими
строками: «Поэт был несправедлив к нашей интелли
генции: он слишком умалил ее добродетели и, с другой
стороны, слишком польстил ей, предположив, что она
стоит на той высокой ступени культуры, откуда видны
последние противоречия нашей жизни и где у слабых
кружится голова над раскрывшейся бездной...»
«У Глеба Успенского есть очерк «Овца без стада».
В этом очерке фигурирует «балашовский барин», который
непрестанно печалуется о народе и вечно к нему стре
мится, но из его хождения в народ ничего не выходит.
«Мешает мне мое в высшей степени ложное положение,
положение б а р и н а . . . — признается он; — заметьте, что я
говорю — мешает положение не интеллигентного челове
ка, а просто барина»... Я боюсь, что Блок попал в это
«ложное положение», как выражается герой Глеба Успен
ского. И это вовсе не значит, что у Блока нет связи с
народом, с Россией. Охотно верю, что такая связь име
ется, но не там она, где думает Блок. Любовь к народу
и родной стране вовсе не требует тех самообличений,
которыми так увлекся поэт, и того хождения в народ,
которым занялся «балашовский барин»...»
Блок был задет моими возражениями, и во втором
своем докладе — «Стихия и культура», прочитанном в
том же 1908 году в Религиозно-философском обществе,
говорил, между прочим: «Георгий Чулков заявил печат
но, что вся моя тема в сущности совсем не об интелли
генции, а о декадентах...» Блок настаивал на том, что «во
всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы,
разрыва...». Это было сказано 30 января 1908 года. Я на
печатал тогда статью «Лицом к лицу» 16. Там я писал:
«Мы все предчувствуем катастрофу. Но эти предчувствия
не должны, однако, угашать в нас разума. И если наш
внутренний опыт подобен динамиту или той бомбе, о ко
торой живописно рассказал Блок, то все
сти бросать эту бомбу так, зря, как была она брошена
или — что еще хуже — забыта по рассеянности на сто
лике Caf'e de Paris. Блок однажды заявил, что он ниче-
359
го общего не имеет с мистическим анархизмом. Это
верно. Зато он имеет нечто общее с анархическим мисти
цизмом, с тем подозрительным мистицизмом, который
лишен знания и определяется лишь настроением и ли
рикой...»
Так мы с Блоком пугались друг друга, чувствуя, что
с одною катастрофой в душе не проживешь. Меня удив
лял и раздражал тогда обличительный тон выступлений
Блока. Я не видел и сейчас не вижу, «во имя» чего, соб
ственно, поэт восставал против интеллигенции. Его цита
та из «Переписки с друзьями» 17 была для меня не убе
дительна, ибо у Блока еще менее было прав на учитель
ство, чем у Гоголя. Наша общая беда была в том, что ни
какого «имени» не было в то время ни у него, ни у
меня. А у Блока даже до последних его дней. Я тогда
еще бормотал нескладно, что я «ночной ученик», что я
«Никодим» 18. Блок даже этого не мог сказать.
Но, несмотря на все наши размолвки, я любил Бло
ка. Я понимал до конца весь тот волшебный мир, в ко
тором жила и пела его душа. А поэт ценил во мне то,
что со мною можно было говорить не по-интеллигентски,
что я с полуслова понимаю его символический язык.
Но надо признаться, что тот дурной анархический
мистицизм, в котором я упрекал Блока, был и мне свой
ствен, если не идейно, то «житейски», биографически.
Это уж была болезнь эпохи. И первым ее проявлением
была ирония. Александром Блоком в 1908 году была на
писана статья с таким же названием — «Ирония». «Са
мые живые, самые чуткие дети нашего в е к а , — писал
о н , — поражены болезнью, незнакомой телесным и ду
ховным врачам. Эта болезнь — сродни душевным неду
гам и может быть названа иронией. Ее проявления —
приступы изнурительного смеха, который начинается с
дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кон
чается — буйством и кощунством».
«И все мы, современные п о э т ы , — у очага страшной
заразы. Все мы пропитаны провокаторской иронией
Гейне. Тою безмерною влюбленностью, которая для нас
самих искажает лики наших икон, чернит сияние ризы
наших святынь...» «Кто знает то состояние, о котором го