Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
в «Лештуков переулок» (там было совершено какое-то
преступление), и мы отправимся на мои золотые приис
ки. Постарайся обмануть тетку... Твой Александр Блок».
Передавая письмо через стол, Блок сказал: «Ответьте
мне, Валентина Петровна». Я немедленно исполнила его
просьбу и между прочим, когда дошло дело до обморока
NN, я написала «она». Александр Александрович спро
сил меня: «Разве NN — женщина?» Я
что у него мужчина падает в непрестанные обмороки.
Александр Александрович чистосердечно сознался, что
он просто не думал, о ком писал. Так мы шутили весь
вечер, не предчувствуя мрачного периода в жизни Блока,
наступившего через несколько дней.
Александр Александрович совершенно неожиданно
серьезно заболел. Люба была настроена довольно мрачно
еще до этого. Основной тон ее был грустный, уже когда
я приехала. Она решила бросить сцену, но решение это
461
явилось, мне кажется, под влиянием Блока. Люба ничем
определенным не занималась. На мой вопрос, что она
делает, ответила: «Да ничего, книжки читаю». Такое
ничегонеделание было плохим знаком. Обычно Люба
чем-нибудь интересовалась. То изучала старую архитек
туру Петербурга, то фарфор, то кружево, то разыскивала
старинные журналы, причем все это делала основатель
но и серьезно, в ней сказывалась кровь ученой семьи.
Итак, незадолго до моего отъезда Блок заболел. Однаж
ды я пришла днем, он был дома, но сразу ко мне но вы
шел, появился только к обеду с завязанной щекой, го
ворил, что болят десны. После обеда сейчас же ушел
к себе. Через несколько дней я зашла проститься. Алек
сандр Александрович не вышел совсем. От Любови Дмит
риевны я узнала, что он очень страдает. Я уехала в Моск
ву, кажется, в начале ноября и встретилась с Блоками
только через два года.
ТЕРИОКСКИЙ ТЕАТР
Кто молод —
Расстанься с дольнею жизнью.
Блок
В благословенный день вздохнула
Душа у синих вод Невы.
Княжнин 57
Весной 1912 года, после зимнего сезона в провинции,
я приехала в Петербург вместе со своим мужем
Н. П. Бычковым. Он кончил Московское техническое
училище и получил место в Петербурге. Мы поселились
на Мытнинской набережной — на берегу Невы, против
Зимнего дворца и Адмиралтейства. Перед глазами у нас
была всегда волнующаяся Нева, стянутая каменным
поясом. Вдали на крыше дворца «только мнился» бло
ковский рыцарь. Мы постоянно смотрели в ту сторону.
Иногда
часто бывала у нас, и, когда я приезжала к ней, я за
ставала ее большей частью одну. Первую встречу с Бло
ком этой весной не помню. С Любой мы вели бесконеч
ные разговоры о театре, о ролях. В ней опять просну
лось желание играть. Она расспрашивала меня о моей
462
работе в провинции и, наконец, не в ы д е р ж а л а , — пред
ложила что-нибудь устроить летом под Петербургом,
собрав компанию из своих знакомых актеров. Я сейчас
же согласилась на это. С Александром Александровичем
мы пока не говорили, Люба не сообщила вначале, как
он относится к нашей затее. Я лично с ним виделась
редко и как-то не улавливала его настроения. Стихи
его, разумеется, по-прежнему глубоко меня интересовали,
и Любовь Дмитриевна дала мне два новых стихотворе
ния — «Пляску смерти» и «Шаги Командора». С этих
пор я ощутила реально, что Блоком все чаще овладе
вает «последнее отчаяние», и мне стало страшно за
поэта.
Однажды я пришла к Любови Дмитриевне, не рас
считывая застать Блока дома, и неожиданно увидела
его в столовой, стоящего у окна в солнечном весеннем
освещении. Он показался мне таким, как был весной
1907 года. На лице то же юношеское выражение, та же
задорная улыбка, та же дружественная приветливость
по отношению ко мне. В эту минуту ничто в его суще
стве не говорило о «последнем отчаянии». На этот раз
мы втроем чувствовали себя совсем прежними. Блоков
ский юмор и шалости нас веселили и смешили в течение
нескольких часов.
Когда нам вздумалось перейти из столовой в каби
нет, Блок пошел впереди и вдруг с силой ударился го
ловой об дверь. Мы с Любовью Дмитриевной вскрикну
ли от неожиданности. Александр Александрович вскрик¬
нул тоже, но совершенно бесстрастным голосом: «Ай,
ай». Оказалось, что он ударил рукой по двери, мгновен
но приблизив к ней лоб почти вплотную. Получалось
впечатление, что он по-настоящему колотится головой
об дверь. Он проделал свой фокус несколько раз, и мы
каждый раз не могли удержаться от того, чтобы не
вскрикнуть. Сам Блок повторял свое «ай, ай» и смеялся
коротким смешком, искренним, как всегда в минуты своих
дурачеств. Ни о чем серьезном мы не говорили, так и про
хохотали до самого моего ухода, а под конец Блок вдруг
сказал с грустью, о которой я упоминала выше: «Про