Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
но — и в жизни; ибо искусство и жизнь тогда для меня
не существовали раздельно. И вообще, я только еще со
биралась начать что-нибудь понимать: мне ведь не было
еще и двадцати лет.
Совсем по-другому выглядел Блок на литературном
вечере в зале Тенишевского училища 4. Прочитав стихи
на эстраде, он перешел в публику и занял место рядом с
Л. А. Андреевой-Дельмас. Она была ослепительна, в ли
ловом открытом вечернем платье. Как сияли ее мрамор
ные
ли и рдели ее волосы! Как задумчиво смотрел он в
ее близкое-близкое лицо! Как доверчиво покоился ее
белый локоть на черном рукаве его сюртука!
И опять по-другому я вижу его весной 1915 года в
зале Географического общества в Демидовом переулке.
В этом зале происходили заседания петроградского Рели
гиозно-философского общества, представлявшего собою
цитадель дореволюционного идеализма. Блок состоял в
этом обществе действительным членом и был его посто
янным посетителем 5. С неизменным выражением вежли
вого внимания он выслушивал более или менее простран
ные доклады на гносеологические и психологические
темы. Доклады эти не вызывали особого оживления в
зале, да они на это и не претендовали; работа общества
полностью протекала в области отвлеченных идей, выска
зывания чаще всего имели изысканный и бесстрастный
характер. Но то заседание, о котором идет речь, было
посвящено не совсем обычным занятиям: на повестке дня
стоял вопрос о поведении В. В. Розанова — критика,
философа и религиозно мыслящего публициста. Со свой
ственным этому деятелю глубоким презрением к нормам
общественных приличий, он перешел все границы допу
стимого в своем злобном газетном выступлении, обращен
ном к русским политэмигрантам. Руководство Религиоз
но-философского общества предложило исключить
102
Розанова из состава членов 6. Выступая по предложению,
джентльмен и сноб Д. В. Философов отбросил свою отлич
но выделанную выдержку, отказался от привычных своих
мягких полутонов. Он начал с силой: «Даже «Новое вре
м я » , — само «Новое время»! — отступилось от Розанова!
Ему пришлось перекочевать в татарскую орду «Земщины»!»
Бледнея от гнева, Философов не читал, а выкрикивал
циничные сентенции Розанова по адресу русских револю
ционеров: «Захотели могилки на родной стороне?! Нет
для вас родной с т о р о н ы , — волки, волки и волки!» И на
каждое слово зал отвечал негодующим гулом.
Вслед за Философовым выступает корректнейший и
скучноватый профессор — историк Карташев. Лектор
превратился
видуализм! Вот куда он ведет! Индивидуализм! Вот где
зло, вот где общественная опасность!»
Но слышатся и другие голоса. Нет, не все согласны
на исключение Розанова. Ни за что не согласен литера
туровед Е. В. Аничков, вся его небольшая, кругленькая
фигурка бурлит и пышет гневом: «Недопустимо, чтобы
судили писателя за его убеждения! Нельзя судить мыс
лителя за его мысли! Меня самого с у д и л и , — а я не могу
и не буду никого судить!»
Как «рыцарь бедный» 7, стоит перед толпой худоща
вый, рыжеватый Е. П. Иванов; мольбой и рыданием зве
нит его тихий голос, отчаяние на его бледном, страдаль
ческом лице: «Богом молю в а с , — не изгоняйте Розанова!
Да, он виновен, он низко п а л , — и все-таки не отрекай
тесь от него! Пусть Розанов б о л о т о , — но ведь на этом
болоте ландыши растут!»
А Блок? Он непроницаем. Чем больше шумят и вол
нуются в зале, тем крепче замыкается он в себя. Непо
движны тонкие правильные черты. Он весь застыл. Это
уже не лицо, а строгая античная маска. С кем он? За кого
он?.. Ведь Аничковы его личные друзья. Е. П. Иванову
он стихи посвящал... Убедили его эти люди? Согласен он
с ними? Не понять.
Звонок председателя. Философов объявляет: ввиду
важности вопроса — голосование тайное. Голосуют толь
ко действительные члены общества; каждый сдаст в пре
зидиум свою именную повестку. Те, кто против исключе
ния Розанова — поставят на повестке знак минус; те, кто
голосуют за исключение — поставят на повестке знак
плюс.
103
В напряженной тишине Философов вызывает поимен
но всех действительных членов. Блок пробирается меж
рядов. У него в руке полусвернутая повестка. Он идет
мимо меня,— я успеваю заглянуть в этот белый листок —
и явственно вижу: карандашом поставлен крест... Плюс!
Он за исключение! Он проницателен! «Ландыши» не
соблазнили его...
Ничего, в сущности, не произошло,— а этот далекий,
неприступный облик почему-то в моих глазах смягчился,
стал живее и ближе. Я набираюсь храбрости. Из моей
девичьей лирики отделяю то, что мне кажется закончен
ное, совершеннее. Тщательно переписываю на машинке,
придумываю сопроводительное письмо — и бух, как в