Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
вигах казацкого атамана». И все это газетно, неверно,
преувеличенно — ради тиража. На улицах холодно, сыро
и мрачно. И мы — мрачны.
88
— Придется мне ехать на в о й н у , — сказал Блок.
— А нельзя ли как-нибудь... — начал я, распытывая
его взглядом.
— Об этой подлости и я подумывал, да решил, что
не нужно. Ведь вот вы занимаетесь какими-то колесами
военного образца, так почему же и мне не надо ехать
что-нибудь
жен идти прямо в рядовые, не ради патриотизма, а ради
самого себя.
И тут же — глоток водки из грязной чашки.
А рядом навзрыд плакал опьяневший деревенский
парень. И Блок его утешал ласково и любовно, а потом,
обернувшись ко мне, сказал:
— Вот видите, плачет, а приедет домой и жену станет
бить.
Мы расстались. Но как-то, именно в эту встречу,
Блок сказал мне:
— А кончится эта страшная кутерьма, и кончится
чем-то хорошим.
Русская интеллигенция вообще привыкла обольщать
себя способностью к пророчеству, и это, конечно, невер
но, но лучшие из нее, каким был Блок, на самом деле
обладали предвидением, и он безусловно раньше всех
нас заслышал грозные шаги грядущей революции, и по
тому, когда мы встретились еще раз 6, и в последний,
раз, то мы не подивились друг перед другом тому, чему
мы стали свидетелями, а нам хотелось только поскорее
услыхать, кто из нас и о чем знает.
С величайшим интересом и вниманием и почти весе
ло слушал он мои рассказы о том, что делается в глухой
русской деревне, в Тульском медвежьем углу, из кото
рого я попал в уплотненную квартиру Блока, за малень
кий стол с самоваром, черным хлебом, маслом и боль
шой грудой папирос, которыми особенно старательно уго
щал меня Александр Александрович, говоря:
— Курите, курите, у меня их очень много, теперь я
продаю книги, и вот, видите, и масло и папиросы.
Я утешаюсь тем, что многое в наших библиотеках была
лишним и заводилось так себе — по традиции.
И сказал он это без всякого раздражения или злобы,
а тоже почти весело.
Выслушав мой рассказ о том, как мне пришлось по
долгу моей службы, чтобы сохранить для детей молоко
89
в детских домах, спасать скот и менять на ситец сено и
овес, Блок совершенно оживился и сказал:
— Это удивительно интересно! Вот где делается что-
то настоящее, а не у нас на каком-нибудь литературном
собрании. Удивителен, удивителен наш народ!
И не созвучны ли его слова с тем, что думал и делал
в Кремле другой великий человек,
гениальных замыслов материалы в немного смешных
маленьких уездных газетках, в которых писали люди,
прежде никогда не писавшие даже писем, писали, не со
всем умея держать перо, но писали без «бойкого стиля»,
без словесных фигур, а просто...
В последний раз я увидел Блока убиравшим на сто
ле чайную посуду и остывший самовар. Он был в осен
нем пальто с поднятым воротником. Он был мрачен. Он
ничего не сказал, но я понял, что мне надо уходить.
Я стал прощаться, и Александр Александрович не воз
ражал, а, держа в руке какую-то бумажку, глухо про
цедил:
— А революция-то кончилась!
Я, любопытствуя, протянул руку за бумажкой, но он
отбросил ее на свой письменный столик и сказал:
— Нет, это пустяки, это тут кое-что мое, а насчет это
го я только сейчас думал. Тяжело, очень тяжело!
Это были последние слова, сказанные мне Блоком.
Мы расстались.
И Блок умер.
Умер он, конечно, не от холода и голода, как творила
легенда людей, пескарно злобствующих на революцию,
а умер оттого, что приспело его время, он так же умер
бы и без революции.
Неужели не ясно всем, как должен был умирать в
старой России русский гений?
Г. АРЕЛЬСКИЙ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ А. БЛОКЕ
Как о самом А. А. Блоке, так и об его творче
стве писалось так много, что нет никакой необходимости
говорить об этом еще раз. Я хочу коснуться здесь лишь
одного эпизода из жизни А. А. Блока, о котором никто
не упомянул в многочисленных, за последнее время, вос
поминаниях, тем более, что этот эпизод имел, некоторым
образом, отражение в его творчестве.
А. А. стал мне особенно близок в ноябре 1911 года,
хотя и позже я встречался с ним и не прерывал знаком
ства, и только за период революции я совершенно поте
рял его из виду; об его неожиданной смерти я узнал
в провинции, где жил все время.
В 1911 году А. А. жил на Петроградской стороне, на
Монетной улице, в шестом этаже. Я никогда не забуду
того ноябрьского вечера, когда я пришел к А. А. пер
вый раз. Мы прошли в его кабинет — небольшую комна
ту с полукруглым окном, у которого стоял письменный