Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру

Неизв.

Нижегородская ярмарка, что открылась 15 августа, действовала только до 25 сентября. И надо было покидать добрых и дорогих друзей, с которыми хотел бы провести всю мою жизнь. Было решено, что уеду 13-го вечером, в субботу.

Хотя небо было великолепным, хотя комета совершала прогулку среди звезд, затмевая их пламенеющим султаном, холод давал о себе знать, и можно было ожидать, что Волга встанет, едва я закончу свою навигацию. Пропустить судно, что курсирует между Тверью и Нижним и отходит из Калязина утром в воскресенье, стоило бы нам еще 8-ми дней, и эти дни могли бы жестоко осложнить путешествие на последнем этапе. Между тем, почти всюду нас ждали; в Москве один молодой офицер, ведающий вопросами армейских лагерей, снабдил меня распоряжением, на основании которого в Казани мне выдали бы полковничью палатку. В Москве

же богатый астраханский негоциант месье Сапожников заранее написал управляющему, чтобы тот предоставил в мое распоряжение его дом, самый лучший в городе. Все в той же Москве, о чем упоминал, очаровательная графиня Ростопчина уже написала, думаю, князю Барятинскому, чтобы известить его о моем приезде на Кавказ. Затем, в Елпатьеве мы приняли доброе число визитеров и среди них - полкового хирурга из гарнизона в Калязине, взявшего обещание с нас не подниматься на борт, не предупредив его. Двое других визитеров написали, каждый от себя, один - месье Гpaccу в Нижний Новгород, чтобы мы были уверены, что найдем там пристанище, другой – калмыцкому князю, в степи которого я намеревался совершить экскурсию.

Наконец, наступило время, когда оставаться дольше стало невозможным для нас, и, должен сказать, в той же степени - препятствовать нам уехать. За два дня до нашего отъезда Дидье Деланж исчез; вечером, когда предстояло расстаться, я увидел его у Нарышкина, только с дороги, с великолепной гусарской венгеркой, отороченной каракулем. Забираясь на дрожки, обнаружил венгерку расстеленной в экипаже; захотелось побрюзжать, в свою очередь.

– Перестань, - произнес Нарышкин, - воображаешь, что позволю тебе ехать на Кавказ в мужицком тулупе? Узнали бы, случись так, что гостил у меня, и был бы я опозорен.

Как поступить? Принять. Что я и сделал. Она мне мало служила в России в 1858-м, эта роскошная шуба; но она мне очень пригодилась в Италии в 1859 году.

Деланж имел поручение проводить нас до Калязина. Временно нагрузив Деланжа заботами обо мне, Нарышкин сделал гораздо больше, чем отдал свою шубу. Два дня, что Деланж употребил, чтобы съездить в Москву и обратно, и день, что потратит теперь, чтобы проводить нас в Калязин и вернуться в Елпатьево, это - самый долгий отпуск, какой получал Деланж за последние 15 лет. Я же так дурно обращался с моим дорогим боярином в течение шести недель, занимался его перевоспитанием, что мне, конечно, полагалась какая-нибудь казнь.

Прощание было грустным; путешествие к киргизам, калмыкам, татарам и на Кавказ не лишено определенной опасности, кто знает, увидимся ли еще когда-нибудь?

Мы расстались лишь в два часа утра. Я никогда не знал прекрасней ночи даже у берегов Сицилии; комета, сверкающая все ярче по мере приближения к полюсу, пылала, чертя на небесном своде дорогу из перламутра и серебра; высь имела глубину, которая внушала мысль о бесконечности.

Кормушка понял, что, если он не возьмет дело в свои руки, то мы никогда не уедем. Он повернул свою пару коней ударом кнута, и наша легкая повозка понеслась, увлекаемая их двойным галопом. Горизонт был охвачен огнем; несомненно, это - один из пожаров, о которых уже упоминали, и которые пожирают целые леса.

Через два часа, наверняка сделав от шести до семи французских лье, остановились, чтобы дать отдышаться лошадям, в сельце Троицкое-на-Нерли.

Троицкое-на-Нерли - вольная деревня.

Каким образом Троицкое-на-Нерли оказалось вольным? Выкупило свободу у правительства или у своего хозяина? Сослужило какую-то службу, за которую бесплатно даровали свободу. Этого я не знаю. Ни на один из вопросов держатель постоялого двора, куда я заглянул, не смог ответить. Я узнал, что деревня вольная, вот и все; как она стала такой, не узнал, но, судя по внешнему виду, неоспоримый факт, что Троицкое-на-Нерли куда чище, богаче и более счастливо, чем каждая из рабских деревень, что я повидал.

Маленький постоялый двор, особенно, если учесть его кухню - всю в фаянсе, был очарователен. Упомянутая кухня представляла собой все понемногу: кухню, столовую, зал и спальню. По необходимости, могла стать даже танцевальным залом, ибо была украшена гигантской шарманкой. Излишне говорить, что хозяин дома не позволил, конечно, пройти мимо такого шедевра, заставил обратить на него внимание. Пока мы принимали его водку из стакана, он устроил для нас парад всего репертуара

русских мотивов. Потом, проведав вдруг про нашу национальную принадлежность, сменил пластинку, несомненно, чтобы сделать сюрприз, и бросил в атаку французский репертуар. Мы порывались засвидетельствовать музыкальное удовлетворение и заплатить за водку вдвое против того, что она стоила, но он, со своей стороны, претендуя на роль гостеприимного хозяина, не желал получать ни за водку, ни за музыку. Я вернул рубль в свой карман и заменил его рукопожатием. При посещении избы этого славного человека мне доставило большое удовольствие ощутить приятно разлитое мягкое тепло вместо удушающей, смрадной, нездоровой жары, которая охватывает путника, со свежего воздуха переступающего порог, чтобы провалиться в одну из печей этого рода, где живут русские крестьяне. Во время моей поездки в Бородино, а ночи там не были теплыми, хотя стоял август, дважды я пробовал войти в эти избы, и оба раза был вытолкнут зловонием и жарой.

В пять часов снова отправились в путь. В семь прибыли в Калязин. Пароход отходил в полдень.

Калязин не показался свободным городом, ибо я не видел ничего более мерзкого, чем постоялый двор, где мы были вынуждены остановить наших лошадей. Попытались устроиться в номере, вроде чердака, откуда мы вытурили дюжину воронов. Но несколько мгновений спустя нестерпимый зуд в ногах принудил нас тут же уйти искать другое пристанище.

Я остановился на минуту у одного грязного двора взглянуть на дюжину русских девушек, которые готовили квашеную капусту, напевая глубоко грустный мотив. В России много таких вот напевов, и они очень хорошо передают несказанную меланхолию, о чем я говорил, сопровождающую русского в его радостях.

Между тем, я торопился увидеть Волгу. В каждой стране есть своя национальная река: в Северной Америке - Миссисипи, в Южной Америке - Амазонка, в Индии - Ганг, в Китае - Желтая река, в Сибири - Амур, во Франции – Сена, в Италии – По, в Австрии – Дунай, в Германии - Рейн. В России есть Волга, то есть самая большая река Европы. Рожденная в Тверской губернии, она 78-ю устьями впадает в Каспийское море, одолевая расстояние в 750 лье. Волга, стало быть, - само величие. Я спешил приветствовать Ее Величество Волгу.

К реке вело подобие небольшой лощины, вырытой среди города; понятно, что здесь к хозяйскому, господскому ложу стремятся потоки от проливных российских дождей. Исполинский берег, под которым течет река, мы увидели издали; но, что касается реки, ее не было видно. Только выйдя на самый берег, обнаружили ее лежащей внизу, шириной как одна из наших второстепенных рек: l’Orne - Орн или l’Yonne - Ионн. Весной, когда начинается таяние снегов, она поднимается на 20 футов и часто выходит из берегов; но стояла осень, и потому Волга была укрощена донельзя. Пребывая в некотором разочаровании от экскурсии на реку, повстречали нашего хирурга. Деланж, человек слова, предупредил его о нашем приезде, и он прибежал предложить у него позавтракать. С легким сердцем мы приняли приглашение, потому что, благодаря нашей успешной охоте и таланту Кутайсова [Кутузова], который обратил в снедь зайцев, тетеревов и куропаток, мы прихватили к завтраку часть этих припасов; и это наше богатство, образованное, благодаря погребу Нарышкина, откуда в ящики повозки было переложено всякое разнообразие, вкупе с богатством хирурга придало ему отваги испросить у нас позволения - пригласить к столу несколько товарищей. Разумеется, разрешение было дано. Но, несомненно, в товарищах у него состоял весь офицерский корпус, так как через час все, кто носил эполеты с бахромой и без, от младшего лейтенанта до подполковника, переполнили его необъятный салон. Каждый принес, что сумел раздобыть, таким образом, наше пиршество достигло размаха свадеб Каны, а по закускам - свадеб Гамаша.

Это еще не все: по приглашению, в свою очередь, прибыла музыкальная команда, и под нашими окнами вдруг грянул огромный духовой оркестр.

Мы пили кофе, когда, ровно в полдень, предупредили, что пароход причалил и ждет нас. Пароходы – мессье, которые быстро утомляются ждать, поэтому мы поспешили опорожнить рюмки и вышли, взявшись под руки, друзьями, как если бы знали друг друга 20 лет. Оркестр, который, понятное дело, не был обойден вниманием и много получил от наших щедрот, завидев, что мы направляемся к пароходу, почел за лучшее, что мог он сделать, это сопровождать нас туда. Он и последовал за нами, оглашаясь самыми веселыми мотивами. Все население Калязина, который никогда не видывал подобного празднества, шло за оркестром.