Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру

Неизв.

Мы поднялись на борт, к великому удивлению пассажиров, что задавались вопросом, кем были путешественники, в честь которых могло греметь такое многократное «ура» и могли так реветь взбешенные трубы. Но их удивление удвоилось, когда увидели, что офицеры прошли по трапу, ведущему на пароход. Оркестр, играющий без передышки, последовал за офицерами. И самый веселый из общества крикнул мажордому:

– Гарсон, все шампанское, что есть у тебя на борту!

Капитан подумал, что пора вмешаться.

–

Господа, - подобострастно обратился он к офицерам, - имею честь обратить ваше внимание, что мы отправляемся через пять минут, и в этом случае, разве что вы едете с нами до Углича...

– Дельно, - сказал я, смеясь, - почему бы вам ни прокатиться до Углича?

– Да, да, идем в Углич!
– закричали самые удалые из общества.

– Господа, - сказал подполковник, - напоминаю вам, что без разрешения полковника вы не можете сделать подобную каверзу.

– Хорошо, направим депутацию к полковнику!
– закричали офицеры.

– Это было бы лучше всего, но полковника нет в Калязине.

– Хорошо, дайте нам разрешение в отсутствие полковника.

– Господа, это выше моих полномочий.

– О, командир, командир!
– заговорили все умоляющим тоном.

– Невозможно, господа; не могу вам дать такое разрешение.

– Командир...
– сказал я, в свою очередь.

– Но, - добавил командир, - я могу дезертировать, как и вы, и понести такое же наказание, что и вы, отправляясь с вами провожать до Углича господина Дюма.

– Ура командиру! Да здравствует командир! В Углич! В Углич!

– С оркестром? – спросил я.

– Отчего же нет?
– ответили офицеры.
– Музыка, алле!

– А, черт возьми!
– вскричал Деланж, бросая вверх свою шляпу.
– Пусть боярин говорит, что угодно; я тоже, я дезертирую, еду до Углича.

– Сколько бутылок шампанского, мажордом?

– Сто двадцать, господин офицер!

– Что поделаешь! Не много, но довольно, чтобы похмелиться. Ставь 120 бутылок.

– В таком случае, господа, можем отправляться?
– спросил капитан.

– Как хотите, старина.

И мы отчалили в шуме труб и пробок шампанского, которые взлетали вверх. Каждый из этих милых сумасбродов рисковал получить две недели ареста ради того, чтобы остаться со мной дольше на пять-шесть часов.

Нужно видеть, как русские пьют шампанское, грузины - кахетинское и флорентийцы – напиток «Тетуччьо», чтобы оценить вместимость некоторых привилегированных желудков. Я воспользовался первым, какой осенил, предлогом, позволяющим выйти из игры и удалиться от действия к покою. Поэт Лермонтов давал

здесь такую возможность.

Русские, вчера рожденный народ, еще не имеют ни литературы, ни музыки, ни живописи, ни национальной скульптуры; у них есть лишь поэты, музыканты, художники и скульпторы, но их не так много, чтобы сформировать школу. Впрочем, люди искусства в России умирают молодыми; можно сказать, что древо искусства пока недостаточно сильное, чтобы растить свои плоды до созревания.

Пушкин был убит на дуэли в 48 лет [1799 – 1837].

Лермонтов был убит на дуэли в 44 года [1814 – 1841].

Гоголь, романист, умер в 47 лет [1809 - 1852].

Иванов, художник, - в 49 лет [1806 - 1858].

Глинка, музыкант, умер в 50 лет [1804 - 1857].

Лермонтов, кого я уже назвал, - дух масштаба и силы Альфреда де Мюссе, с которым он имеет огромное сходство, будь то стихи, будь то проза. Он оставил два поэтических тома, где можно прочесть поэму «Демон», стихи «Терек», «Спор Казбека с Шат-Эльбрусом» и множество других - в высшей степени замечательных произведений. В прозе его схожесть с Альфредом де Мюссе еще больше. П е ч о р и н или Г е р о й н а ш е г о в р е м е н и – брат С ы н а в е к а; только, по-моему, лучше построенный и конструкции более прочной, он предназначен для более долгой жизни.

Русские к Пушкину и Лермонтову, а женщины - особенно к Лермонтову, относятся с таким энтузиазмом, какой испытывают бедные поэзией народы к первым поэтам, придающим ритм и гибкость их языку. Их энтузиазм тем более легко плещет через край, что не может быть разделен другими народами, так как русский почти незнаком никому, кто не рожден на пространстве от Архангельска до Кракова и от Ревеля до Дербента. Поэтому самый надежный способ польстить русскому это попросить у него перевод одного-двух стихотворений Пушкина или Лермонтова, учитывая, что вообще русские великолепно говорят на нашем языке.

В наши добрые трогательные вечера в Москве и Елпатьеве переводчиков было в избытке. И никого, включая настоящего потомственного боярина Нарышкина, вечно недовольного переводами других, кто ни снизошел бы сделать собственный перевод.

Мы сказали, что женщины были особенно расположены к Лермонтову. Я видел женщин, которые знали наизусть всего Лермонтова и даже изъятые цензурой стихи, каковых нет в томах. Приведу пример по ходу моего плавания вниз по Волге.

Многие стихотворения Лермонтова просятся положить их на музыку; те, что положены, русские женщины держат на фортепьяно и никогда не заставят себя упрашивать спеть Лермонтова. Маленькая пьеса из одной строфы, напоминающая мелодию Шуберта и названная Г о р н ы е в е р ш и н ы, для всех русских девушек есть то, чем для всех немецких девушек является гетевская М а р г а р и т а з а п р я л к о й. Этот небольшой романс замечателен глубокой грустью. Вот он, насколько может, разумеется, французский перевод дать представление о русском оригинале: