Александр Дюма Великий. Книга 2
Шрифт:
Гораздо легче поддается контролю тот факт, что из первого своего пребывания в Гаме Александр вывез двух лошадей и собаку, знаменитого и неукротимого Причарда, одного из главных героев «Истории моих животных». Дело в том, что на вилле Медичи в Сен-Жермен-ан-Лэ, куда он переехал весной 1845 года, чтобы вблизи наблюдать за строительством своего замка, он уже содержит целый зверинец: собаки, кошки, обезьяны, павлины, попугаи, фазаны и другая домашняя птица. Плюс тьма друзей или претендующих на это звание, паразитов, актрис и дам полусвета. Поскольку в Париже он теперь бывает реже, обитатели Парижа чаще всего приезжают к нему сами на поезде. Уже забыта страшная катастрофа поезда Париж-Версаль в 1842 году, в которой погиб, в частности, мореплаватель Дюмон д’Урвиль, железная дорога снова входит в моду. И пусть карлик Тьер выражает свое беспокойство по этому поводу, пусть ностальгический Виньи скорбит о нововведении, слишком много интересов затронуто. Государство обеспечивает инфрастуктуру, участки и вокзалы. Частные компании разрабатывают концессии и размещают свои акции среди населения. Александр накупил акций на пятьдесят тысяч франков, как и Бальзак, он умеет вести дела.
Но меньше всего этим летом 1845 года увлечен он финансовыми спекуляциями. Чтобы дать жизнь тысячам персонажей, он должен всегда иметь под рукой толпу людей, из которых он, как вампир, высасывает их имена или лица, и полный покой в течение двенадцати часов в сутки.
Для себя я оставил только небольшой домик с цветными стеклами, за стеной которого приспособил стол и который летом служил мне рабочим кабинетом» [57] . Здесь продолжает он работу над «Графом Монте-Кристо», «Шевалье де Мэзон-Руж», «Госпожой де Монсоро» и готовится начать «Бастарда из Молеона». Вместе с Маке переделывает «Двадцать лет спустя», только что вышедшие в «le Siecle», в драму под названием «Мушкетеры». И в связи с этой пьесой у него возникает новый гигантский проект. Огромная известность заставила его осознать свою воспитательную миссию: «Нести в народную среду литературу, которая могла бы послужить ее образованию и воспитанию нравственности» [58] . Для достижения этой цели одной только прессы становится недостаточно, в дополнение к ней нужен большой театр в Париже, отправная точка для гастролей в провинции, дабы «сделать из него необъятную книгу, в которой каждый вечер народ мог бы знакомиться с одной из страниц нашей истории» [59] .
57
Histoire de mes betes, opus cite, p. 13.
58
Alexandre Dumas, de Paris a Cadix, Paris, Francois Bourin, 1989, p. 13.
59
Histiore de mes betes, opus cite, p. 44.
Фердинанд передал в его распоряжение театр Ренессанс, но то был старый зал, хозяином которого он в полной мере не был, кое-что значила там воля Гюго, а директор театра Антенор Жоли вел себя слишком уж независимо, вплоть до того, что отверг «Лео Буркхарта», пьесу, написанную вместе с Нервалем, короче говоря, дело это так и тянется вот уже три года. Теперь Александр хотел новый театр, где бы он был единственным хозяином. Добиться привилегии не такое простое дело. В принципе это зависит от Дюшателя, министра внутренних дел. Но в действительности столь важное решение в компетенции лишь короля-груши, сыновья которого озабочены продолжающимся укреплением его самодержавной власти. «Министров больше не существует; их роль ничтожна. Всё во власти короля. Всё зависит от короля, который попирает наши конституционные институты» [60] ,— пишет, например, принц Жуанвиль герцогу Немурскому. Александр сохранил прекрасные отношения с доктором Паскье, бывшим хирургом Фердинанда. От него он узнает, что король-груша оценил симпатичные образы своего предка Филиппа Орлеанского в «Шевалье д’Армантале» и «Дочери регента» и в еще большей степени свое собственное воплощение в справедливом, добродетельном и неподкупном высшем судие в «Габриэле Ламбере». Достаточно ли этого, чтобы забыть об отставке библиотекаря, о его браваде в упраздненной артиллерийской форме во время празднования нового, 1831 года и о скверном влиянии на Фердинанда? Хитрый ученик браконьера Аннике продолжает размышлять. Конечно, в своих газетных репортажах он никогда не забывал упоминать всех имеющихся принцев, а опять-таки через Паскье ему известно, что пятый из сыновей короля-груши, герцог Монпансье, двадцати одного года, взглядов либеральных и питающий отвращение к самому виду крови, — большой поклонник его книг, в особенности «Мушкетеров». Вот и случай познакомиться, и Александр посылает Монпансье билеты на премьеру пьесы 27 октября в Амбигю-Комик.
60
Nouvelle Histoire de France, opus cite, volume 27, p. 3426.
Монпансье сидит в ложе вместе с Паскье. Александр находит себе место, так чтобы не видеть ничего, кроме этого очаровательного молодого человека. «Я находился, стало быть, в ложе как раз напротив Его Высочества, с которым никогда не имел чести разговаривать, и забавлялся тем, вещь вполне дозволенная автору, с этим нельзя не согласиться, что следил, как на этом юном королевском лице, еще не закрытом для непосредственных впечатлений, свойственных юности, отражались различные, хорошие и плохие эмоции, которые то вызывали улыбку на его губах, то омрачали печалью его лоб». И вдруг произошло, Монпансье вскочил, побледнел, в ужасе отступил назад: «Актер, который играл роль Атоса, вместо капли крови, которая должна была в момент, когда падет голова Карла I, просочиться через доски эшафота и оставить кровавую звездочку на его челе, оставил кровавое пятно, покрывающее чуть ли не половину его лица. И при виде этого принц и сделал это невольное движение отвращения». Александр, очевидно, не предусматривал этой связи в усечении королевской головы с казнью не Людовика XVI, нет, но Филиппа Эгалите, деда Монпансье. Точно так же, если во время генеральной репетиции грим актера показался ему совершенно безобидным, так только потому, что он забыл что Монпансье не выносит вида крови. Во что бы то ни стало надо было исправить эту накладку. «Я выскочил из своей ложи; я побежал к нему. Я попросил вызвать доктора Паскье, который находился с ним. Он вышел. «Паскье, — сказал я ему, — сообщите принцу от моего имени, что завтра сцена с эшафотом будет выброшена».
Проявив столь деликатное внимание, Александр в свою ложу не вернулся, а поспешил за кулисы. Там он нашел Маке, еще более чопорного, чем обычно; да, пьеса, как и книга, вызывает триумф, публика редко проявляет такой энтузиазм, в антракте присутствующая в зале мать Маке заявила, что она в полном восторге, но тон анонимного соавтора мрачен. Расчетливость Александра уступает место благородству. Когда занавес падает, он шепотом что-то говорит Меленгу — д’Артаньяну. Вернувшись к Маке, просит его следить за выражением лица его матери в момент объявления авторов. Вызовы нескончаемы, Меленг выходит на авансцену и провозглашает, что авторы этой драмы — господа Дюма и Маке. Мать и сын рыдают от радости. Александр низко кланяется в направлении ложи Монпансье, который кивает и улыбается, он оценил поступок. «Он захотел со мною познакомиться. Доктор Паскье был нашим посредником. Через неделю я был уже в Венсенне и, беседуя с герцогом де Монпансье, впервые на несколько минут забыл о том, что мертв герцог Орлеанский, тот принц, что был исполнен артистизма. Результатом разговора стала обещанная господином
61
Об этой премьере «Мушкетеров» Александр расскажет в книге «Из Парижа в Кадикс» (opus cite, pp. 11–13), написанной в следующем году. Другую, еще более романтическую версию Александр предлагает через двенадцать лет в «Истории моих животных»: здесь больше не говорится о кровавом пятне на лбу Атоса. В конце пьесы Монпансье посылает за ним Паскье, чтобы поздравить, но и упрекнуть в том, что пьеса сыграна в театре второстепенном. Александр возражает, что своего собственного театра у него нет, поэтому выбирать не приходится. Тогда Монпансье спрашивает, чем он может помочь. Можно было бы получить привилегию у Дюшателя, что вряд ли возможно, поскольку министр внутренних дел не слишком жалует Александра. Монпансье улыбается: «На будущем придворном бале я буду танцевать с его женой и все улажу, танцуя». Стоит отметить, что при Второй Империи Александр в своих книгах «Мои мемуары», «История моих животных» постоянно показывает себя жертвой враждебности Луи-Филиппа и его министров, в то время как на самом деле в 1845–1847 годах происходит нечто совершенно противоположное.
Король-груша ничего не имеет против создания театра, где будут идти только исторические пьесы, которым он всегда отдает предпочтение перед современными. Наблюдение за их нравственностью возьмет на себя цензура, и если Орлеанская династия не подвергается в них критике, пусть они сколько угодно бичуют гнусности Валуа или Бурбонов. Но только он против того, чтобы театр назывался именем Монпансье, чтобы не дай бог это имя не оказалось связанным с возможным крахом театра. Зато он не против, чтобы держателем привилегии стал Александр, этот славный Дюма, обзаведясь брюшком землевладельца, вскорости владельца замка, он остепенился, не вмешивается больше в политику, проявляет все больше знаков внимания и доброй воли к королевской семье и королевской особе, ничего общего с этими бывшими республиканцами из салона, человек, на которого можно положиться. И в конце 1846 года, когда он находился в путешествии за пределами Франции, Александр получает звание полковника, командира Национальной гвардии в Сен-Жермен-ан-Лэ, назначенного королем, а не избранного, как это полагалось. На самом деле, для командного состава своей «любимой гвардии» король-груша согласился на контролируемые выборы унтер-офицеров и младших офицеров, а старших офицеров назначал сам, выбирая одного кандидата из представленного списка в десять человек [62] .
62
Nouvelle Histoire de France, opus cite, volume 27, p. 3339; Encyclopoedia universalis, volume 18, p. 756.
Свою привилегию на создание Исторического театра [63] Александр передает подставному лицу Ипполиту Остейну, который уже руководил несколькими театрами. Затем он создает коммандитное товарищество, капитал для которого предоставляет Монпансье и владелец Пассажа Жуфруа. За шестьсот тысяч франков они покупают два здания на углу бульвара и фобур дю Тампль. Теперь надо найти еще восемьсот, чтобы их снести и на их месте построить по проекту архитекторов де Дрё и Сешана пятиэтажный театр на две тысячи мест с огромной сценой, предвосхищающей сцену Шатле. У Александра уже есть представление о будущем ансамбле: «Вы видели, как снесли отель Фулон, и вскоре увидите, как с помощью ловких ножниц Клагмана возникнет из руин элегантный фасад, воплощающий в камне мою незыблемую идею. Здание опирается на античное искусство, трагедию и комедию, то есть на Эсхила и Аристофана. Оба этих архаичных гения поддерживают Шекспира, Корнеля, Мольера, Расина, Кальдерона, Гете и Шиллера, Офелия и Гамлет, Фауст и Маргарита олицетворяют в середине христианское искусство, как две кариатиды внизу олицетворяют искусство античное. И гений духа человеческого показывает пальцем на небо человеку, божественное лицо которого, лицо Овидия, создано для того, чтобы смотреть в небо.
63
Источники, касающиеся Исторического театра: de Paris a Cadix, opus cite, pp. 13 et 14; Alexandre Dumas, opus cite, pp. 334–338; les Trois Dumas, opus cite, p. 202; Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, pp. 367–369, pp. 378–381, pp. 401–404; Quid de Dumas, p. 1260.
Этот фасад объясняет все наши литературные проекты, сударыня: наш театр, который из некоторых соображений называется Историческим, более справедливо было бы назвать Театром Европейским, так как не только Франция будет царить там безраздельно, но вся Европа будет вынуждена, как некогда феодальные владетели, приезжавшие поклониться Лувру, приносить сюда свою дань. Кроме великих мастеров, которым имя Корнель, Расин и Мольер и которые погребены в их королевской гробнице на улице Ришелье, к нам будут в гости могущественные гении по имени Шекспир, Кальдерон, Гете, Шиллер! И «Гамлет», «Отелло», «Ричард III», «Врач своей чести», «Фауст», «Гёц фон Берлихинген», «Дон Карлос» и «Пикколломини» помогут нам, сопровождаемые эскортом из современных сочинений, утешиться в вынужденном отсутствии «Сида», «Андромахи» и «Мизантропа». Вот наши скрижали».
В современных авторах Александр должен числить и себя, и его программа просто ошеломляет нравственность Нестора Рокплана: «Дюма полагает, что уже пора заказывать декорации к семи пятиактным пьесам, которые он написал две недели назад, ужиная со своей любовницей… Живость, беззаботность, заблуждения, сноровка, безрассудство, бессвязность речи этого малого, его здоровье и плодовитость совершенно феноменальны».
Однако разумно ли довольствоваться единственным залом в две тысячи мест, если за тобой и впереди тебя стоит столь обширный репертуар? Разумеется, нет. Поэтому в феврале 1848-го Александр берет внаем театр в Сен-Жермен-ан-Лэ. В своих «Мемуарах» он объясняет, каким образом будет приглашать «лучших артистов из Парижа» для исполнения своих комедий или своей переработки «Гамлета» в пользу бедных. Гостиницы полны, наемные экипажи вынуждены отказывать клиентам, «а на железной дороге мне признались однажды, что, с тех пор как я живу в Сен-Жермен, их годовой доход увеличился на двадцать тысяч франков или что-то вроде того». Итак, город «возродился или вроде того; Сен-Жермен ездит по своим лесам на лошадях, Сен-Жермен ходит на спектакли, Сен-Жермен на моей террасе запускает такие фейерверки, что их видно из Парижа». Согласно одной из легенд о Дюма (сам он старательно способствует их хождению), король-груша загрустил по поводу славы Сен-Жермен, в то время как у него в Версале царила тишь; как же «гальванизировать» этот старинный город французских королей? Графу Монталиве решение кажется простым: