Александр и Любовь

Сеничев Александр

«Потом вдруг проснулась, вижу: он сидит напротив, держит голову руками, облокотясь на стол, и смотрит на меня так строго - ужасные глаза! . Ах - извините, - говорю, я сейчас разденусь. А он улыбнулся вежливо и отвечает: «Не надо, не беспокойтесь». Пересел на диван ко мне, посадил меня на колени и говорит, гладя волосы: - «Ну, подремлите еще».
– И представьте ж себе - я опять заснула, - скандал! Понимаю, конечно, что это нехорошо, но - не могу. Он так нежно покачивает меня и так уютно с ним, открою глаза, улыбнусь, и он улыбнется. Кажется, я даже и совсем не спала, когда он встряхнул меня осторожно и сказал: «Ну, прощайте, мне надо идти». И кладет на стол двадцать пять рублей. Послушайте -говорю - как же это? Конечно,

очень сконфузилась, извиняюсь, - так смешно все это вышло, необыкновенно как-то. А он засмеялся тихонько, пожал мне руку - и даже поцеловал. Ушел, а когда я уходила, слуга говорит: «Знаешь, кто с тобой был? Блок, поэт, - смотри». И показал мне портрет в журнале, - вижу: верно, - это он самый. «Боже мой, думаю, как глупо вышло».

История эта до того тронула Горького, что он тоже отдал рассказчице все деньги, что при нем были, а Блока вдруг почувствовал очень понятным и близким.

Однако если привлечь на помощь элементарную логику, и курьез с уснувшей шлюшкой для Блока экстранеординарный, отчего бы ему самому не записать такой лихой сюжетец? Не хуже же, чем про акробатку, право.

И по-нашему выходит, что не записать он его мог бы лишь в том случае, если эта история для его похождений предельно типична. Спорно? Может быть и спорно. Но логика подсказывает именно это. И сколько еще женединиц под эту лавочку прикажете из списка вычеркнуть?

Вернемся к Н. Н. Второй. 13 января 1912 в дневнике поэта:

«Кстати, по поводу письма Скворцовой: пора разорвать все эти связи. Все известно заранее, все скучно, не нужно ни одной из сторон. Влюбляется, или даже полюбит - отсюда письма - груда писем, требовательность, застигание всегда не вовремя; она воображает (всякая, всякая), что я всегда хочу перестраивать свою душу на «ее лад». А после известного промежутка - брань. Бабьё, какова бы ни была -шестнадцатилетняя девчонка или тридцатилетняя дама. Женоненавистничество бывает у меня периодически - теперь такой период».

Влюбляется, значит, а потом - бранит.

И как мы думаем, за что именно? И думаем мы, что, скорее всего за обманутые надежды. Скворцову, во всяком случае, - за них. А в этом отрывке именно ее опыт и обобщается. Женоненавистнический, говорит, период... Ну, период так период.

Мы не удержимся, и предложим вам еще один любопытный рассказик о Блоке-соблазнителе. Вспоминает поэтесса Татьяна Толстая - ну, та, что про Соничку Михайлову рассказывала да про молодого человека на мосту, к которому Блок лез с объятьями.

Случай, о котором пойдет речь, относится году к 1914-15-му. Г-жа Толстая, как и все сколько-нибудь грамотные люди в этой стране, много слышала о Блоке. А увидела его впервые в зале Консерватории на каком-то сборном концерте. Блок, как и она, сидел в зале. Чуть впереди и наискосок. Естественно, молоденькая обожательница взялась разглядывать живую легенду.

«Было неприятно, - пишет она, - что цвет волос казался вылинявшим наряду с цветом лица - волосы его кудрявые, но как будто жесткие. а лицо - ровно кирпичного оттенка. челюсть безвольно отвалившаяся, зато глаза в морщинистых мешках - ужасные глаза, так много знающие и вместе с тем беспокойные - «цвели и пели». Руки его прекрасные были красны, как отмороженные. Вообще, производило впечатление, что кровь этого человека не может сконцентрироваться около сердца, а бродит ровным, бурным половодьем открыто, по всему телу». Не правда ли, насколько великолепно точно?
– про неконцентрирующуюся возле сердца кровь. Но вернемся к интриге.

На сцене Дельмас - «вульгарно полная блондинка в зеленом платье». Начала петь Блоковские «Свечечки и вербочки». Тот моментально встрепенулся, стал озираться. Обратил внимание на нашу рассказчицу и, видимо, остался доволен ее восторженным взглядом - улыбнулся опять и часто потом

оборачивался. В антракте она пошла к выходу. Он подкараулил ее у прохода, наклонился «изящным, но чисто мужским движением» и пробормотал: «Темная весенняя ночь» (на девушке было черное шифоновое с золотыми точками платье). Такая «пошлость в устах Блока и манеры простых смертных шалопаев» ее до того «изумили, расстроили и испугали», что бедняжка кинулась в дамскую комнату, где и просидела весь антракт. Однако, возвращаясь в зал, снова увидела Блока. Он стоял и поигрывал не то цепью, не то длинным ожерельем Дельмас. Девушка пыталась пройти незаметно, но Блок снова вскинулся и что-то сказал. Чего именно - она якобы не разобрала, потому что бросилась в зал.

«Почему я испугалась Блока: цепь мысли - Блок прекраснее всех, кого знаю, могу ни в чем не отказать ему - я же девушка, он не женится - трагедия мамы, поэтому была упущена неоднократно возможность близости с Блоком. Конечно, я не спала ночей, мучаясь и чувствуя себя счасливицей. Казалось, что в будущем непременная близость с Блоком».

Потом она вспоминает, как видела Блока на поэзо-концерте Северянина. Александр Александрович был с матерью и всё возмущался «почему это зал восхищается такими в сущности скверными стихами». Чем заметно мешал соседям, но те молчали - из уважения.

А последняя их встреча случилась на Невском.

Танечка шла, любовалась Петербургом, и вдруг на углу Литейного - «чудеснейшие молодые синие цветущие глаза в старчески суровом мешке синяков засияли навстречу». Блок ехал навстречу ей на извозчике, заметил, коснулся рукой шляпы и улыбнулся. Конец истории.

Резюме. А не считал ли наш уважаемый ловелас каждое такое сверкание синими очами своей очередной любовной победой? Согласитесь: что бы вы на это ни ответили, вы будете правы ровно наполовину. И не возникает ли впечатления, что столетней выдержки миф о трехстах женщинах «петербургского Дон-Жуана» - нет, не рассыпается, конечно, но претерпевает серьезную трансформацию? Как-то слишком уж умозрительно образ самца-победителя, замещается образом этакого коллекционера, суммирующего своих пассий заради. ну, отчетности заради, что ли! Надо же было Александру Александровичу крыть чем-то аналогичного свойства список Александра Сергеевича? В котором, правда, «трофеев» сильно поменьше, зато - наверняка.

У Кончаловского есть чудный фильм «Любовники Марии» с очаровательной Настасьей Кински. Фабула (Андрон Сергеевич ее из платоновской «Реки Потудани» утащил) проста: молодой красивый здоровый парень возвращается из Вьетнамского плена и женится на заждавшейся его молодой же, еще более красивой и тоже совершенно здоровой невесте. Но что-то не получается у него - ни в первую их ночь, ни во вторую, ни потом. И даже не что-то - ничего у него не получается. А любит парень девушку до умопомрачений. И однажды - в полнейшем отчаянии врывается к пожилой соседке и валит ее на пол. Та - в восторге, а наш молодожен тут же уезжает вон из городка и. И неважно, чего там дальше. А только в финале он возвращается к жене, у которой уже ребенок от первой и единственной ее случайной (нарочной) связи. И они любят друг друга со слезами на глазах. И титры. Про то, в общем, история, что любить изо всех сил тоже бывает непредсказуемо опасно.

Из дневника Блока. Датировано 7 ноября 1911: «... получил первый том Толстого. Маленькая Люба получила свое удовольствие.».

Отвратительная на наш взгляд запись. Такая же жалкая и жуткая, как и вся их так называемая любовь. Блок не сжег этого дневника. Любовь Дмитриевна также решила возможным передать его потомкам. Не это ли одно - уже достаточное оправдание всей данной главы? Тем более что, напрягши память, мы сообразим: Люба «получила свое удовольствие» в день девятилетия их первого поцелуя. В, так сказать, подарок.