Александр I
Шрифт:
Таким образом, каждый из государей полагает, что, демонстрируя показную сердечность, сумел одурачить другого. Для Наполеона Тильзит – уверенность в свободе действий против Англии; для Александра – почетное средство выиграть время. Оба они делают вид, что Тильзитский договор – залог длительного мира, но в действительности ни тот, ни другой в это не верит.
Договор «о мире и дружбе» подписан 7 июля 1807 года. Он дополнен семью секретными статьями и тайным договором о наступательном и оборонительном союзе между Францией и Россией.
Несмотря на усилия Александра и вздохи королевы Луизы, Пруссия – барьер, необходимый для безопасности западных русских границ – была сведена к четырем провинциям (Померания, Бранденбург, Старая Пруссия, Силезия). Из остальных ее земель было создано новое Вестфальское королевство, во главе которого Наполеон поставил своего младшего брата Жерома. Из отнятых у Пруссии польских земель было образовано Великое герцогство Варшавское, временно отданное королю Саксонии. По секретным статьям договора, Россия возвращала Франции порт Каттаро и Ионические острова, но получала Белостокский округ. Более того, Александр, уступив Наполеону запад Европы, добился свободы действий на Балтике, в восточной части Балкан, в районе Дегруа и в Малой Азии. Посредничество Франции
Совершенно очевидно, что соглашения содержали немало расплывчатых формулировок. Наполеон, обещая России поддержку против Порты, вовсе не намерен был уступать царю Константинополь. «Константинополь, – говорил он, – центр и столица всемирной империи». Остался открытым и вопрос о Дунайских княжествах. Наконец, решение польской проблемы было неблагоприятно для русских, так как Великое герцогство Варшавское во главе с саксонским королем вскоре вошло в Рейнский союз, и, таким образом, огромная наполеоновская империя приобрела общую с Россией границу: случилось то, чего Александр желал бы любой ценой избежать.
Как бы то ни было, в момент подписания договора оба императора казались удовлетворенными своим детищем. Александр поручает князю Куракину поднести Наполеону знаки отличия пяти орденов Андрея Первозванного, предназначенных для него самого и четырех лиц его окружения. В свою очередь Наполеон через Дюрока передает царю знаки пяти орденов Почетного легиона. Немного спустя Александр, украшенный орденом Почетного легиона, а Наполеон – Андреевской лентой, проводят смотр своей личной гвардии. Перед батальоном Преображенского полка, стоявшего навытяжку, Наполеон спрашивает у царя: «Ваше Величество позволит мне наградить орденом Почетного легиона храбрейшего из отличившихся в этой кампании?» Растроганный Александр советуется с командиром полка, который вызывает из рядов гренадера Лазарева. И вот, к изумлению Лазарева, император французов отцепляет от своего мундира крест и прикрепляет к его груди. Белая ухоженная рука слегка касается ткани мундира. «Помни этот день, – произносит Наполеон, – день, когда твой государь и я стали друзьями». Александр не остается в долгу: он приказывает наградить русским орденом храбрейшего из французских солдат. Оба государя обнимаются под восторженные крики войск. Александр обещает Наполеону посетить его в Париже. Наконец, они расстаются. Из лодки, удаляющейся от берега под сильными ударами весел, император России следит, как исчезает из виду массивный силуэт наблюдающего за его отъездом императора французов.
Глава VII
Эрфуртские объятия
Александр возвращается в Петербург 4/16 июля 1807 года и сразу ощущает, как изменилось отношение к его особе. Для встречи государя город празднично иллюминирован, но в сердцах радости нет. Духовенству приказано не предавать анафеме Наполеона, а прославлять наконец-то достигнутый мир, но люди молятся, затаив стыд и гнев. Те, кто простили царю поражения при Аустерлице и Фридланде, не прощают ему сомнительный успех Тильзита. Они недоумевают, как может их суверен сегодня обнимать того, кого вчера проклинал. Поутихли восторги, окружавшие его при вступлении на престол, и никогда еще его авторитет не падал так низко. Семен Воронцов повторяет каждому, кому не лень слушать, что сановники, подписавшие Тильзитский договор, должны въехать в Петербург верхом на ослах. Граф Штединг, шведский посол в России, докладывает своему королю Густаву IV: «Недовольство императором с каждым днем возрастает, и повсюду ведутся такие разговоры, что страшно слушать. Преданные сотрудники и близкие друзья императора в отчаянии, но никто из них не умеет предотвратить беду и ни у кого не хватает мужества раскрыть глаза императору на грозящую ему опасность. Они оправдываются тем, что их вмешательство ничего не изменит, так как император упрям и хорошо осведомлен обо всех ходящих о нем дурных слухах, но объясняет их посторонними причинами, а именно миллионами, которые выбрасывают англичане, лишь бы повернуть дело в свою пользу (что совершенно не верно, это слова Савари), и говорит, что у него, желающего блага своим подданным, нет причин чего-либо бояться. А между тем сущая правда, что и в частных домах, и в общественных местах обсуждается вопрос о замене монарха, и забвение долга доходит до того, что вслух говорят об отстранении от власти всей мужской линии царствующей династии и, поскольку императрица-мать и императрица Елизавета не обладают качествами, необходимыми для управления государством, о возведении на трон великой княжны Екатерины». А генерал Савари, посланный Наполеоном в Петербург, перещеголял Штединга резкостью выражений: «Русская молодежь осмеливается высказываться о своем императоре с неслыханной непочтительностью, и я с некоторого времени обеспокоен последствиями, к которым могут привести дерзкие речи в стране, где дворцовые перевороты – обычное дело». Однажды Новосильцев, набравшись храбрости, роняет в разговоре с Александром: «Государь, помните о судьбе вашего отца». Ничуть не встревоженный, царь беспечно отмахивается: «Ах, Боже мой, она мне известна, я ей свидетель, но не могу же я идти наперекор судьбе».
Быть может, сама мысль о гибели, подобно отцу, от рук заговорщиков приносит Александру тайное облегчение? Если такова цена морального искупления, не должен ли он смириться и выпить горькую чашу до дна? К такому заключению приводит его мистический фатализм, хотя на словах он, как и раньше, называет себя последователем энциклопедистов. Во всяком случае, враждебная атмосфера, которая сгущается вокруг него, не может на него повлиять и заставить изменить линию поведения, которую он избрал. Во время аудиенции, данной генералу Савари, Александр, имея в виду угрозы в свой адрес, произносит: «Если они хотят меня устранить, то пусть поторопятся, но пусть не надеются сломить мою волю или меня обесчестить. Я сделаю все, что в моих силах, для сближения России и Франции. Не обращайте внимания на болтовню кучки мерзавцев, которые мне не служат и которые слишком трусливы, чтобы что-нибудь предпринять. Для этого им не хватит ни ума, ни решимости… Мне известно, что Англия интригует против меня, и то, что вы заметили, результат ее происков. Я их не боюсь; несмотря ни на что, я добьюсь своей цели. Будьте спокойны на этот счет. Многое нужно
Твердости намерений Александра соответствует и размеренный, суровый образ жизни, который он ведет. Он встает в пять часов утра, совершает туалет, составляет и диктует письма, а в девять часов отправляется на развод караула. После короткой прогулки он три или четыре часа без перерыва работает с министрами, а потом – он очень умерен в еде – скромно обедает в кругу своих близких. «Вечера, – сообщает Штединг, – он проводит в одиночестве или с одной или двумя близкими ему особами, которые приходят к нему или которых он посещает сам, один и без всякой свиты». Штединг намекает на ночные визиты императора к его признанной фаворитке Марии Нарышкиной. У нее он находит утешение и любовь, не переставая выказывать внешние знаки уважения своей супруге. Однако львиную долю его внимания поглощают государственные дела, особенно внешняя политика. Он не любит многолюдных собраний и нечасто появляется на балах и придворных празднествах. Во время редких приемов, которые дает Его Величество, дипломаты, великие князья и великие княжны выстраиваются в зале аудиенций в два ряда напротив друг друга и застывают по стойке смирно, а император, императрица и вдовствующая императрица медленно шествуют между ними; кивком головы они приветствуют каждого, удостаивают нескольких слов послов крупных государств и удаляются, распространяя вокруг себя ледяной холод. Эта чрезмерная сдержанность, редкие празднества, монотонность придворного распорядка вызывают недовольство высшего общества столицы. «Император устраивает слишком мало приемов, – пишет Гедувиль. – Русские не ценят его доброты и бережливости; особенно возмущается столичная знать, которая жаждет придворного блеска, падка на богатство и нуждается в твердой руке».
Следуя примеру супруга, императрица тоже предпочитает простоту и одиночество. Ее жизнь исполнена печали и покорности судьбе. Она смирилась с неверностью Александра. Разве не довел он свой цинизм до того, что с гордостью сообщил ей о новой беременности Марии Нарышкиной? Но «дитя адюльтера» вскоре умирает. Александр горюет. Великодушная Елизавета, не в силах видеть мужа страдающим, выражает соболезнования его любовнице. «Как только я чувствую, что он несчастен, – пишет она матери, – мое сердце наполняется состраданием и рвется к нему; я забываю все свои обиды. Я разделю его судьбу, какой бы она ни была». Конечно, и она небезупречна, но ее любовные истории принесли ей столько горя, что это как бы оправдывает ее в собственных глазах. После трагической гибели возлюбленного, корнета Охотникова, она чувствует себя как никогда одинокой и переносит всю свою любовь на единственного ребенка – маленькую Елизавету, Лизаньку, родившуюся в декабре 1806 года. Через пятнадцать месяцев девочка неожиданно умирает от воспаления, вызванного режущимися зубками. «Теперь, – пишет Елизавета матери, – мое сердце очерствело, душа моя мертва». И позже: «Мне кажется, в моих апартаментах весна, они полны солнца, цветов, поющих птиц – ее птиц. Она так радовалась этим снегирям; один из них насвистывает мелодию, которую мне не забыть, проживи я сто лет». Доктор Виллие утешает императора, уверяя, что императрица молода и сможет иметь других детей. Александр грустно откликается: «Нет, друг мой, мои дети нежеланны Богу».
Погруженная в свое горе, Елизавета пытается отвлечься чтением, прогулками, беседами с близкими друзьями. Когда она рассматривает себя в зеркале, ее охватывает горькие сожаления о бесполезности своей красоты, на пороге тридцатилетия достигшей полного расцвета. «Трудно передать словами все очарование императрицы, – пишет саксонский министр Розенцвайг. – У нее необычайно тонкие и изящные черты лица, греческий профиль, большие голубые глаза и чудеснейшие пепельные волосы. Весь ее облик дышит грацией и величавостью; походка ее воздушна. Короче, это одна из прекраснейших в мире женщин». Граф Головкин восхищается «ее тактом, проницательностью, знанием человеческого сердца» и добавляет: она очень несчастна. «Ее дети умерли, – пишет он, – супруг ею пренебрегает, со своей семьей она разлучена навсегда. Двор видит ее редко, нация не питает к ней привязанности, ее жизнь лишена смысла». Тонкий наблюдатель Жозеф де Местр заключает: «Ни у кого нет права судить, кто из супругов виновен. Они и сами не могли бы сказать, кто провинился первым. А пока любовница здесь, добрая, красивая, ловкая, во всеоружии своих чар и с той властью привычки, которую создают узы несчастные и предосудительные, но естественные, – их-то и нет у другой стороны».
Кроткая и сдержанная Елизавета все больше разочаровывает любителей придворных празднеств. Блеск и величие монархии поддерживает не правящая чета, ведущая однообразный образ жизни, а императрица-мать Мария Федоровна. После смерти супруга она надеялась править страной с согласия сына, но сын ускользнул из-под ее опеки, и ей приходится довольствоваться закулисными интригами. Благодаря благосклонности Александра она продолжает играть роль царствующей императрицы, заведует всеми благотворительными учреждениями, возглавляет ссудный банк, владеет прядильной фабрикой и располагает годовым доходом в миллион рублей. Эта значительная рента позволяет ей жить по-царски, ее личный двор затмевает императорский. Император выезжает в коляске, запряженной парой лошадей, императрица-мать – в карете, запряженной шестеркой, в сопровождении гусар и пажей. Продолжая традиции Екатерины II, она присутствует на парадах, облачившись в военный мундир, украшенный орденской лентой. Ее приемы, где она появляется в роскошных туалетах в окружении фрейлин и камергеров, своей элегантностью и веселостью разительно контрастируют с унылыми официальными приемами ее сына и невестки. «Все ее апартаменты были роскошно и с большим вкусом убраны, – пишет Штединг. – На балах всегда царила самая искренняя веселость, сочетавшаяся с царственным великолепием и достоинством. Ужин сервировали на восемнадцать персон. После ужина долго танцевали». А Савари посылает Талейрану подробное сообщение: «Придворный церемониал и этикет соблюдается императрицей-матерью… Во время публичных церемоний Мария Федоровна опирается на руку императора: императрица Елизавета идет позади и одна. Я видел войска под ружьем и царя верхом, ожидавших прибытия его матери. За любое назначение, за каждую милость являются благодарить ее и поцеловать ей руку, хотя бы она не принимала в этом никакого участия; ни о чем подобном не докладывают императрице Елизавете – это не принято. Петербургская знать считает своим долгом показываться на приемах императрицы-матери по крайней мере раз в две недели. Елизавета почти там не бывает, а император обедает три раза в неделю и нередко остается ночевать».