Александр I
Шрифт:
В следующем, 1822 году союзники, собравшись на конгресс в Вероне, обсуждают испанские дела. Устами Шатобриана, нового представителя Людовика XVIII, Франция заявляет, что готова перейти Пиренеи и подавить мятеж силой оружия. Такая решительность по вкусу царю. Он открывает в писателе-романтике душу, издающую звук столь же кристально чистый, как и его собственная. Не сомневаясь, что будет понят собеседником, он с пафосом произносит: «Не может быть больше политики английской, французской, прусской, австрийской; есть одна общая политика – политика всеобщего спасения, которую должны проводить вместе народы и короли. Я первый выказываю верность принципам, на которых основал Союз… Да и что иное могло бы соблазнить меня?.. Провидение отдало в мою власть 800 тысяч солдат не для того, чтобы я удовлетворял свое честолюбие, а для того, чтобы я защищал религию, мораль и справедливость, чтобы я способствовал торжеству порядка, на котором зиждется человеческое общество». И в подкрепление этих деклараций снова предлагает предоставить русские войска для любой репрессивной акции против зачинщиков беспорядков. К счастью, и на этот раз это пустые слова, и русские полки не покидают казармы.
Среди офицеров растет недовольство готовностью царя посылать русские войска для подавления стихийно вспыхивающих в Европе освободительных движений. Для них, верных защитников родины, оскорбительно превращаться в международных жандармов. Сразу после закрытия конгресса в Лайбахе командир гвардии генерал Васильчиков предупредил
Несмотря на почти единодушное неодобрение, отголоски которого доходят до него из России, Александр тверд в своем намерении стать крестоносцем за монархическое дело перед лицом всего мира. Дух Зла, воплощенный в Наполеоне, распался на множество частиц и воплотился в революционеров. Царь победил Великую армию в мундирах, на очереди сражение с новой Великой армией – во фраках. «Я вам говорю, – пишет он Голицыну, – что современное зло гораздо опаснее, чем разрушительный деспотизм Наполеона, потому что нынешние доктрины гораздо сильнее действуют на толпу, чем военное иго, которым он держал ее в руках… Вы мне советуете… громко исповедовать мою единственную поддержку в Спасителе. Но разве я придерживаюсь другого языка после 1812 года?»
И вот наступает момент, когда слово Всевышнего не вполне внятно доходит до слуха Александра: неожиданно возникает религиозно-политическая греческая проблема. Александр в замешательстве и не знает, на что решиться. Незадолго до отъезда из Лайбаха он узнал, что его молодой адъютант, князь Ипсиланти, по происхождению грек, с отрядом набранных в России добровольцев перешел пограничную реку Прут и призвал греков к восстанию против турецкого ига. Группы повстанцев, вооруженных старинными кремневыми ружьями и саблями, стекаются к нему со всех сторон. Восстание охватывает Пелопоннес и Аттику с быстротой лесного пожара. Вскоре в ряды восставших эллинов вступает Байрон и своим поэтическим гением освещает благородное дело народной борьбы за свободу. Пушкин, высланный в Кишинев, мечтает последовать его примеру. Борьба идет неравная, варварская, переходя в разбой и резню мирного населения. Вся Россия взбудоражена этой священной войной и ждет, что предпримет царь. Неужели он, защитник христианской веры, позволит неверным истреблять братьев своих во Христе? Александра мучат сомнения: вера требует, чтобы он поспешил на помощь православным, но страх перед всяким вооруженным выступлением так велик, что он готов осудить греков, поднявших оружие против Турции. Он как-то сказал Каподистрии, что не желает ради освобождения Молдавии, Валахии и Сербии обострять отношения с Константинополем: «Все это хорошо в теории, но добиться чего-нибудь можно только пушками, а я этого не хочу. Довольно уж было войн на Дунае, войны деморализуют армии. Кроме того, мир в Европе еще не упрочен, и зачинщики революций ничего бы так не желали, как втравить меня в войну с турками». На этот раз Каподистрия возвращается к восточному вопросу с большей настойчивостью. Грек по национальности, пылкий патриот, Каподистрия воодушевлен сознанием, что, призывая царя решительно поддержать восставших греков и выступить против Турции, одновременно служит делу освобождения страны своих предков и величию России. Сами его противники уважают его как человека с сердцем и умом, до тонкостей изучившего политическую обстановку как в Европе, так и в западной Азии. Александр остается глух к воинственным призывам своего министра. Он знает, что, если начнет войну с Турцией, союзники его не поддержат. Он тщетно доказывал французскому послу: «Взгляните на карту! Французскому флоту достаточно войти в Дарданеллы и оттуда подать руку помощи Святой Софии!» Ни Франция, ни Англия, ни Австрия не отвечают на его предложения совместных действий против султана. В конце концов доброе согласие между великими державами ему дороже, чем страдания и жизнь нескольких тысяч единоверцев. Меттерних внушает ему, что Ипсиланти тесно связан с итальянскими карбонариями и что греческое восстание, если оно победит, увлечет за собой соседние нации. Царь соглашается с ним. Каподистрия дезавуирован. Канцлер Австрии иронически говорит об Александре: «Он из черного стал белым». И еще: «Император Александр укоренился в моей школе». Следуя урокам своего нового австрийского друга, царь заявляет: «Если мы ответим туркам войной, руководящий бунтами парижский центр восторжествует, и ни одно правительство не удержится у власти». А Голицыну он пишет: «Нет сомнения, что толчок к этому повстанческому движению был дан тем же центральным комитетом прямо из Парижа с целью поддержать Неаполь и помешать нам разрушить одну из синагог Сатаны, возведенных единственно для того, чтобы развивать и распространять его антихристианскую доктрину». Тем хуже для православных греков, тем хуже для традиционной политики России на Востоке, проводимой царями от Петра Великого до Екатерины Великой, тем хуже для либерально настроенных умов Петербурга и Москвы. Александр информирует Порту, что решительно осуждает любую попытку мятежа против законной власти и желает соблюдать верность договорам, заключенным между Россией и Турцией. Император открыто выражает неудовольствие князем Ипсиланти, уволив его из рядов русской армии. Отряды Ипсиланти разбиты турками, остатки их рассеяны. Он бежит в Австрию, где его хватают и бросают в крепость. Каподистрия уведомляет императора, что более не может оставаться во главе Министерства иностранных дел. «Что ж, – отвечает Александр, – раз нужно – расстанемся». Так уходит единственный в окружении Александра человек, способный противостоять влиянию Меттерниха. [79] Его заменяет молодой податливый Нессельроде, всецело подчиненный интересам Австрии. «Зло исторгнуто с корнем, – торжествует Меттерних. – Граф Каподистрия похоронен до конца своей жизни, а Европа избавилась от великих опасностей, которыми угрожало ей влияние этого человека». И докладывает императору Францу: «Русский кабинет одним ударом разрушил грандиозное дело Петра Великого и его преемников. Теперь все строится на новой основе, и, то, что Россия утратила морально, выиграла Порта».
79
Каподистрия покинул Петербург в середине августа 1822 года и уехал в Эмс. Потом он переехал в Швейцарию и обосновался недалеко от Женевы. В 1827 году он стал первым президентом освобожденной Греции и в 1831 году пал жертвой заговора.
Среди русских царит подавленность. «Жаль, что любезный, умный граф Каподистрия нас оставляет, – пишет Карамзин. – Таких людей мало. Европа погребла греков: дай Бог воскресения мертвым».
Юная супруга великого князя Николая Александра Федоровна [80] позволяет себе вслух осуждать решения своего зятя. «Я говорила императору, – пишет она, – что дело греков нельзя сравнивать с делом других революционеров; оно кажется мне справедливым и прекрасным, воспламеняющим юные умы». Царь чувствует себя все более изолированным, дискредитированным, опозоренным, предавшим священные исторические традиции своей страны. Он признается Лебцельтерну, что его политика «не та, которой следовала Екатерина, и совсем
80
Шарлотта Прусская, при крещении получившая имя Александра Федоровна.
И действительно, Александр, пережив крах своих политических иллюзий, находит утешение в Боге, по-прежнему веря, что выполняет Его волю. Он постоянно размышляет о мистическом смысле убийства отца и противоборства с Наполеоном – о двух самых значительных событиях в своей жизни. Его соперника по славе больше нет: «пленник Европы» угас на острове Святой Елены 5 мая 1821 года. Александр назначил полковника графа Александра де Бальмена русским комиссаром при губернаторе острова Святой Елены английском генерале Гудсоне Лоу. Но де Бальмен женился на дочери тюремщика Наполеона, так что он, хоть и получил от царя инструкции оказывать низложенному императору «личные знаки уважения», никогда не удерживал своего тести от злобных мелких притеснений бывшего императора. Теперь, обращаясь мыслями к прошлому, Александр задается вопросом: не был ли Наполеон для него идеальным противником – врагом и другом в одном лице. Присутствие Наполеона на политической сцене было источником, из которого Александр черпал и силу сопротивления, и силу поддержки. Утратив эту поддержку, он утратил душевное равновесие. Без этого равного ему человека он чувствует себя бессильным и одиноким среди окружающих его карликов.
Тщетность политической борьбы, бесплодность дипломатических ухищрений, перенесенные утраты безмерно угнетают душу царя. Он сильно постарел. В глазах его печаль и растерянность. Ему все время чудится, что за его спиной шепчутся, обсуждают беспорядок в его одежде. Он раздражается на своих близких, требует объяснений, извинений. «Скажи мне правду, – добивается он у генерала Киселева, – может быть, сзади моего мундира есть что-нибудь, подавшее повод к насмешкам, потому что я видел, как ты с двумя товарищами своими надо мной насмехались». «Прискорбно видеть подобные слабости в человеке со столь прекрасным сердцем и умом», – замечает великая княгиня Александра Федоровна. А тонкий наблюдатель граф де Лаферронэ так описывает личность этого государя, которого он изучает при каждом удобном случае и ключ к характеру которого отчаивается подобрать: «С каждым днем мне все труднее разобраться в характере императора… Разговор с ним всегда оставляет самое благоприятное впечатление. Вы расстаетесь с ним в убеждении, что в этом государе соединились достоинства благородного рыцаря и качества, создающие великого монарха, что это человек, одаренный глубоким умом и огромной энергией. Он рассуждает превосходно, он приводит убедительные аргументы, он изъясняется с красноречием и жаром человека убежденного. Но в конце концов опыт общения с ним, вся история его жизни, все то, что вы каждый день наблюдаете, настораживает вас, и вы приходите к выводу, что ничему этому нельзя доверять. Многочисленные примеры проявленной им слабости доказывают вам, что его характеру недостает энергии, которую он вкладывает в свои слова; с другой стороны, этот слабохарактерный человек подвержен внезапным приливам энергии, приступам раздражения и в таком состоянии принимает самые крайние решения, последствия которых невозможно предвидеть».
Любопытный пример психологической деформации: в юности он прошел через искушение стать ангелом-хранителем России – освободить крестьян, установить равенство подданных перед законом. Позже испытал искушение быть ангелом-хранителем Европы: создать братство наций, возглавляемых монархом, следовать христианским заповедям. И кончил тираническим правлением, символом которого во внутренней политике стали военные поселения, во внешней – Священный союз, инструмент подавления любого сопротивления установленному в Европе порядку. В общем, как и его бабушка Екатерина II, он, пережив пору иллюзий, вынужден был признать, что республиканские принципы во французском духе не приложимы к суровой российской действительности. Сам того не ведая, он следовал той же дорогой, что и Екатерина, и, как и она, от идеалов энциклопедистов пришел к неограниченному самодержавию. Он страдал, сознавая, что эта деспотичная старая женщина вновь возродилась в его оболочке. Но случалось, в нем просыпался и тупой милитаристский дух Павла I. Так, то бабка, то отец одерживали верх в его мыслях и действиях. Каким же было его подлинное «Я»? Или, быть может, как личность Александр I вообще не существовал?
Обуреваемый противоречивыми чувствами, он ни в чем не обретает душевного равновесия. На протяжении нескольких лет он нигде не чувствует себя как дома. Им владеет лихорадка перемены мест. Лучшим средством побороть снедающую его тоску ему кажется отъезд из России и, как только представляется какой-нибудь удобный случай, он устремляется за границу, как будто, бежав из своего дворца, можно убежать от самого себя. Но и в Европе его страждущая душа не находит успокоения. Каждые три месяца он предпринимает длительные путешествия по России. Он едет в город-мученик Москву, потом в Киев, Варшаву, Ригу, Бессарабию, Одессу, Крым, Таганрог, на Азовское море, в Ростов-на-Дону… Это безумный бег по разбитым дорогам. Физически изнемогая от этих поездок, он опьяняется пространствами без конца и без края. Объезжая империю, он упивается приветствиями, коленопреклонениями, речами, парадами. Он изумляется числу и разнообразию народов, отданных под его власть, и укрепляется в мысли, что государству со столь огромной территорией и столь богатому людьми и природными ресурсами предназначено однажды стать во главе наций.
И действительно, несмотря на тяжелые последствия наполеоновских войн и призыв за три года почти миллиона рекрутов, торговля и промышленность России бурно развиваются. – Растет число заводов: в одной только заново отстроенной Москве насчитывается дюжина фабрик; крестьяне, занимающиеся ремеслом, богатеют и выкупаются на волю, уплатив помещику высокую цену; в промышленности растет число вольнонаемных рабочих; продолжается украшение Петербурга: на сооружение одних только набережных из розового гранита израсходовано 12 миллионов рублей; на бирже ежегодно совершается на 200 миллионов рублей финансовых операций; никогда еще не был столь блестящим товарооборот порта на Неве; в Бессарабии приток переселенцев так высок, что ее население удваивается всего за шесть лет; в Одессе, объявленной свободным городом, негоцианты со всего мира открывают свои конторы; научные экспедиции исследуют природные богатства Кавказа и Урала; восстановление морской торговли с Англией расширяет рынок сбыта зерна; отстает только сельское хозяйство, скованное феодальной системой крепостного права.