Александр II
Шрифт:
Говорившего Гарновского перебил Сахановский:
– А «воно» придёт и говорит: «Я, знаете, ночь не спал, всё передумал. Передвиньте-ка квартирный район на двадцать вёрст к востоку в том же направлении».
– Но, однако… Где же будем переправляться через Дунай?..
– Секрет!..
– Секрет!..
– Секрет!.. Секрет!.. Секрет!..
– Да я сам понимаю, что секрет, да не от нас же, кто должен эту переправу подготовить.
– Секрет!.. Секрет!.. Секрет!..
– А вы спросите жидочков от компании Грегера и Горвица – так они всё вам скажут. Вся Румыния полна ими, – сказал капитан
– Ну, хорошо… но война-то, наконец, будет или нет? Вот в Петербурге говорят, что мы обратно поедем. Там и медаль такую придумали: на Станиславской ленте с надписью «Туда и обратно».
– Остряки, – сказал Сахановский, – они готовы надо всем смеяться.
– Война, конечно, будет, – серьёзно сказал Паренсов. – Как же можно отменить войну? Мобилизация произведена. Сколько десятков тысяч казаков поднято. Они должны были собраться, коней купить – чистое разорение. Их жёны пошли батрачками служить. Как же вернуть их домой без подвига, без славы, без награды, без какой-то там добычи? Засмеют дома. Смута по стране пойдёт. Чего вернулись? Турок испугались… Чего не бывало никогда… Вам с бабами воевать! Государь всё это, конечно, учитывает… Но вот так прямо объявить войну – ему что-то или кто-то мешает…
– Ох уж эта иностранная – весьма странная политика, – проворчал Порфирий. – Что же я тут буду делать?..
– А то же самое, что делаем и мы. Чертить районы, сегодня одни, завтра другие.
– Побудешь, милый мой, в «диспонибельных», как и мы.
– Просись у «паши» в начальники штаба. Дивизия собрана, а штаба ещё нет.
– И какая дивизия, подумай!..
– Дикая!..
– Гулёвая!! Только война начнётся – пойдёт в самую глубь Турции гулять по тылам…
– Какие полки!.. Один Терск-Горский конно-иррегулярный чего стоит!.. Ингуши и осетины, никогда никакому военному строю не обучавшиеся. Почище башибузуков будут.
– Эти, брат, рэзать будут – ай-люли малина!.. Только держись.
– И кто командует-то, – сказал Паренсов. – Скобелев, слыхал?..
– Как, разве Скобелев приехал из Ферганской области? Когда я уезжал из Петербурга, я только слышал, говорили, что он просится в действующую армию.
– Да не тот Скобелев, а п а ш а!.. Отец того, знаменитого, что халатников бил. Генерал-лейтенант Дмитрий Иванович. Вот сегодня здесь ему штаб обед устраивает. Увидишь его и просись, не прогадаешь, – сказал Гарновский.
– Ну что, господа, – сказал Паренсов, – человек прямо с поезда. Затуркали совсем Порфирия Афиногеновича. Вы вот что, устраивайтесь на моём месте. Вот вам и койка.
– Гей, люди!.. – басом крикнул Сахановский, – тащите, черти, чаю полковнику, вещи его тащите сюда. Устраивайтесь, полковник, в тесноте, да не в обиде!..
II
Генерал Дмитрий Иванович Скобелев и точно походил на пашу. Меткое слово товарищей прилипло к нему. Высокий, коренастый, тучный, с крутым, ясным лбом, почти лысый, лишь по вискам и на затылке вились седые, тёмно-серые волосы, с длинными, густыми бакенбардами, висящими вниз, и с красивыми пушистыми усами, он был старчески медлителен, благостен и не без лёгкой насмешки над собою. Из-под прямых, тёмных густых бровей ясно, остро, спокойно и добродушно
Музыканты встретили генерала маршем, офицеры столпились у входа в столовую. Скобелев остановился в дверях и, широко улыбаясь, поклонился во все стороны.
«Настоящий паша, – подумал Порфирий. – Но какой толстый и старый… Ему за шестьдесят, должно быть… Как будет он по тылам ходить и башибузуков рэзать?»
Офицеры окружили Скобелева и повели его к закусочному столу.
– Ваше превосходительство, какой прикажете?.. Смирновской, полынной, зубровки или рябиновой?..
– Наливайте, пожалуй, зубровки, только – чур, немного. Своё-моё давно пито и выпито. Ничего мне больше не осталось.
– Груздочки хорошие!..
– Или почки?..
– Баклажаны румынские!..
– Ваше превосходительство, а что, правда это, что ваш сын, Михаил Дмитриевич, сюда едет?..
Генерал точно поперхнулся водкой. Казалось, воспоминание о сыне ему было неприятно.
– А… Ыммм… Весьма возможно, что и едет… С него станет.
Седые, кустистые брови нахмурились, сдвинулись к переносице. На переносице легла складка. Глаза блеснули.
– У Михаила Дмитриевича, сынка вашего, – сказал высокий полковник в седеющих бакенбардах, – тоже, как у вашего превосходительства, есть и Георгиевский крест?
– А… Ыммм, – мало чего у него нет, – ворчливо сказал Скобелев и пошёл к столу. – Есть у него и Георгиевский крест.
– У Михаила Дмитриевича… – начал было Гарновский, но Скобелев сердито перебил его:
– Что вы все пристали ко мне… Михаил Дмитриевич… у Михаила Дмитриевича… Оставьте, пожалуйста… Никакого такого Михаила Дмитриевича я не знаю, да и знать, государи мои, не желаю.
Тёмные брови разошлись. Складка на переносице исчезла. В глазах загорелись счастливые, довольные огни.
– Для вас и точно есть там какой-то Михаил Дмитриевич… Свиты его величества генерал. Ферганской области военный губернатор… Ну а для меня, – тут лицо окончательно расплылось в широкую улыбку, – для меня есть просто – Мишка!.. Мишка, который у меня денег безудержно требует… Вот и всё, государи мои.
Сидевший рядом со Скобелевым армейский казачий полковник с цифрою «30» на погонах, Давыд Иванович Орлов, командир Донского полка Гулёвой дивизии, сказал Скобелеву:
– Расскажи, ваше превосходительство, как ты под Баш-Кадыкларом турецкие пушки брал…
– Слушайте, судари, Давыд Орлов дело напомнил. И кстати. Вы вот ко мне с Михаилом Дмитриевичем лезли. Крест у него Георгиевский… Так у Мишки моего крест за дело! Он там текинцев бил, города брал, целые области государю императору завоёвывал. А у меня крест и вовсе ни за что.
– Ну, полноте, что вы, ваше превосходительство, – сказал Гарновский. – Мы знаем – за взятие турецкой батареи.
– Вот и неверно… Не я взял батарею, а казаки её взяли.
За столом притихли. Половые гостиницы и вестовые солдаты в белых рубашках, стараясь тихо ходить, обносили обедающих жареной индейкой. «Скрип-скрип», – поскрипывали их сапоги, и запах жареной птицы смешивался с дегтярным запахом солдатских сапог.