Александр Невский и Даниил Галицкий. Рождение Третьего Рима
Шрифт:
Наше обращение к символике не может дать окончательный ответ на вопрос о сознательной преемственности русских князей по отношению к власти вселенских императоров Царьграда без понимания еще одного геральдического символа, который появляется сначала в Суздальской Руси, у северной ветви Мономашичей, — золотой лев, стоящий на задних лапах в красном поле, а затем и в южной ветви Мономашичей, в Галицкой Руси. Но в Галиче лев изображался золотым в голубом поле, кроме того, он не просто стоял на задних лапах, но и как бы подпирал гору того же цвета. Впрочем, гора могла появиться позднее. Чем же объяснить популярность царя зверей в эмблематике двух главных центров Руси, шедших на смену Киеву? Итак, согласно ряду источников, князь Юрий Долгорукий сочетался браком со знатной византийкой из рода Комнинов. А в храме Богородицы Паммакаристос в Царьграде, в пристройке, которая служила родовой усыпальницей Комнинов, где и сейчас мы можем видеть декоративные вставки в виде геральдического льва, точно повторяющего своим рисунком льва владимирских князей. Этот герб мы можем видеть на щите рельефной фигуры святого Георгия на стене Георгиевского собора Юрьева-Польского, построенного дядей князя Александра Невского Святославом буквально накануне татарского нашествия.
Галицко-Волынская летопись акцентирует внимание читателя на царском достоинстве галицких князей. «Кому, как не Даниилу, наследовать царское достоинство своего отца Романа?» — патетически восклицает летописец. «Его же отец бе царь в Роускои земли, иже покори Половецькоую землю и воева на иные страны все. Сынъ того не прия чести, то иныи кто можетъ прияти?» — продолжает он же.
Даниил Романович пользовался, кроме геральдической фигуры двуглавого орла, и другими атрибутами высшей царской власти, что смущало современников князя, его политических союзников и оппонентов. Под 1252 г. Галицко-Волынская летопись описывает внешний облик галицко-волынского князя, каким он предстал перед немецкими послами, прибывшими для переговоров с венгерским королем Белой IV, союзником которого выступал Даниил. «Бе бо конь под нимъ дивлению подобенъ, и седло от злата жьжена, и стрелы и сабля златомъ оукрашена (и) иными хитростьми, якоже дивитися, кожюхъ же оловира Грецького и кроуживы златыми плоскоми ошить, и сапози зеленого хъза, шити золотомъ».
Такой выдающийся внешний вид князя вызвал недовольство венгерского короля в силу того, что в данном случае это был своеобразный политический вызов. Вопреки устоявшемуся политическому этикету, русский князь неожиданно для всех является в наряде византийского царя, что зримо выражало претензию более высокого политического статуса Даниила по сравнению даже со своим союзником — королем Белой IV. Король Бела высказал свое неудовольствие в весьма учтивой форме: «Я отказался бы от тысячи серебра, лишь бы ты пришел (сообразно) русскому обычаю своих отцов». Даниил не счел нужным продолжать демарш и под предлогом сильного зноя попросился отлучиться в королевский стан, чтобы сменить свою одежду. Что же так обеспокоило венгерского короля и немецких послов в облике галицко-волынского князя, что в его костюме, выражаясь современным языком, так не соответствовало дипломатическому протоколу, а вместе с тем и «русскому обычаю»? Конечно же, это — царские атрибуты, которыми украсил себя Даниил, главным среди которых был, по-видимому, бросавшийся в глаза роскошный «кожух», сшитый из «оловира Грецького».
Кожух Даниила Романовича, сшитый из пурпура, представлял собой одеяние действительно примечательное и даже исключительное. Пурпур высшего качества в Византии на протяжении веков составлял исключительную привилегию императорских особ с X века одежды из царского пурпура, оловира, как и любые ткани, окрашенные в пурпур, были запрещены к продаже иностранцам и вывозу за границы империи. Из трактата императора Константина Багрянородного мы узнаем, что царская пурпурная одежда имела сакральное значение и потому передать такую одежду кому-либо еще означало поделиться с этим лицом частью верховной власти. Константин Багрянородный предупреждал своих наследников, что чести получения императорского пурпура исстари добиваются архонты хазар, венгров и руссов. Но им надлежало отказывать под любым, даже самым надуманным, предлогом. Именно по этой причине немецкие послы в 1252 г. увидели в царском одеянии Даниила посягательства на прерогативы их собственного государя — императора Священной Римской империи. Необходимо отметить, что свой царский облик Даниил явил еще до того, как он принял королевскую корону от папы римского. К тому же принятие короны также не могло санкционировать возможность использовать на церемониальных приемах царское одеяние, полагавшееся только византийским императорам и членам их семей. Греческий оловир, в котором предстал Даниил Романович, не мог быть пожалован ему в качестве дара ни одним из европейских государей. В Европе их воспринимали исключительной ценностью, сродни христианским святыням. Стать обладателем такого наряда Даниил мог, только унаследовав его от своих родителей. Этот наряд мог составлять приданое второй жены Романа Мстиславича. Галицко-Волынские князья, прямые потомки князя Романа и его второй супруги, царевны Евфросинии, использовали атрибуты своего царского происхождения и позднее. «Галицко-Волынская летопись сообщает, что умершего 10 декабря 1288 г. Владимира Васильковича приготовили к погребению по царскому чину: оувиша и оксамитомъ со кроужевомъ, якоже достоить царямъ».
Вопрос о царском титуле галицких князей есть вопрос чрезвычайно важный для нашей национальной истории и для правильного понимания политических предпочтений русских князей в тяжелый период татарского нашествия. Попутно следует отметить, что параллельно с Южной Русью, на севере во Владимире, шли своим путем символического освоения византийского наследия. Мы уже обращались к вопросу имени князя Александра Невского. Ученым более или менее точно удалось распознать святого, в честь которого князь получил свое имя. Но здесь необходимо коснуться вопроса, каким образом имя Александр вообще могло стать любимым в княжеской среде Рюриковичей. Распространение на Руси истории и образа великого царя Александра Македонского посредством переводной литературы и сакрального искусства, его слава как древнего повелителя населенной ойкумены способствовали появлению сего имени в княжеском именослове. Связь имени князя Александра и македонского царя была очевидна и для современников Александра. «В Софийской Первой летописи Александр Ярославич назван тезоименитым царю Александру Македонскому. Эту же связь отмечает и автор Особой редакции Жития Александра Невского (XIII), славя князя, “тезоименитого царя Александра Македонского”».
К началу XIII века на Руси сложилась традиция использования трех различных терминов для подчеркивания политического могущества и особого статуса наиболее влиятельных князей. Эти термины становились титулами, которые вошли впоследствии в полный титул московских царей — великий князь,
Подобное сочетание всех возможных титулов Древней Руси, примененных в отношении одного князя, делает Романа Мстиславича фигурой поистине выдающейся для того периода общерусской истории. В этом отношении его можно сравнить только с Ярославом Мудрым, которого летописи также именуют «великим князем», «самовластием», а в одном граффити Софийского собора в Киеве он назван «царем». «Определения “царь”, а также производные от него “царский”, “цесарство”, “цесарствие”, “царствовати”, употребляется в отношении отдельных представителей княжеского рода Рюриковичей, время от времени встречаются в древнерусских источниках. Попавшее в древнерусский язык, по-видимому, из старославянской литературы, слово “царь” (“цесарь”) использовалось для обозначения Бога — Царя Небесного, ветхозаветных правителей, римских и византийских императоров, обычно служа переводом греческого “басилевс”. С конца XII в. известны также случаи применения этого термина к императору Священной империи (“цесарь Немецкий” или “цесарь Римский”)».
Термин «царь» попал на Русь в период, когда династия Рюриковичей еще не испытывала потребности в иностранной титулатуре, и по этой причине «царь» долгое время не был титулом в собственном смысле слова, но лишь элементом «высокого стиля» летописцев. Впрочем, как мы видели выше на примере Андрея Боголюбского, речь не может идти только о «литературном изыске». В понятие «царь» вкладывался совершенно определенный смысл не только кровного родства с правящими византийскими императорами, но и равности им по своему владельческому статусу. Эта традиция не была устойчивой. В XIII столетии все изменилось радикальным образом. Этому способствовали два эпохальных события для нашей страны: падение Царьграда в 1204 г. и татарское нашествие. В исторической литературе обращают внимание на то обстоятельство, что в русских источниках со времен Батыева нашествия титул «царь» закрепился за великим ханом в Каракоруме. «Однако монгольским влиянием невозможно объяснить перенос на правителей Монгольского государства заимствованного у Византии царского титула. Выяснить, почему именно этот, чуждый монголам титул закрепился на Руси за их правителями, вытеснив собой свой монгольский эквивалент — титул “хан”, также известный на Руси, но употреблявшийся гораздо реже, можно только с учетом русско-византийских отношений предшествующего времени. Дело в том, что монгольское завоевание Руси пришлось на период времени “отсутствия царства”, наступивший после падения Константинополя в 1204 г. и продолжавшийся до восстановления Византийской империи в 1261 г. Монгольское государство и его правители как бы заполнили собой место, принадлежавшее ранее Византии и ее императорам и теперь временно пустовавшее. Восстановление Византийской империи только закрепило вновь сложившуюся реальность, поскольку басилевсы и Константинопольский патриархат вступили с Ордой в союзнические отношения и тем самым легитимировали положение этого государства в Восточной Европе, и в том числе зависимость от него русских земель. Наименование ханов Орды царями вытекало, разумеется, не из того, что после 1204 г. русская мысль искала, кого бы теперь назвать царем, а из реального политического статуса Джучидов, подчинивших не только Русь, но и другие государства, поставивших на службу себе их правителей и обложивших данью население».
Следует, однако, учитывать, что между падением Константинополя в 1204 г. и установлением татарского ига прошло почти полстолетия и на Руси за этот период произошли значительные изменения в практике использования царского титула и в традиции отношения к нему, к его мистико-символическому наполнению. В связи с падением Царьграда царский титул на некоторое время утрачивает для русских князей свою внешнюю привлекательность. Конечно, это не говорит о том, что в это время на Руси вообще падает интерес к титулатуре. Скорее наоборот, чему служит систематическое употребление определения «великий князь», который превращается в титул самых могущественных князей. Снижение интереса к царскому титулу связано с общим снижением авторитета царской власти ввиду утраты Византией политического могущества. Царский титул еще не рассматривается на Руси как символ власти самодержца, несущего особую миссию быть охранителем единственной и универсальной православной христианской цивилизации. Но к этому пониманию неумолимо подводит русских князей сама логика политических событий того исторического периода. Особым регионом, где царский титул не только не утратил своего значения, но и обнаружилось явное стремление князей использовать его сначала в смысле преемственности именно политического могущества бывшей Ромейской империи, была Галицко-Волынская Русь.
«Исследователями давно замечено, что, в то время как летописи Северо-Восточной Руси и Новгорода полностью уклоняются от какого-либо применения царского титул к русским князьям, в Галицко-Волынской летописи, напротив, царский титул на протяжении всего XIII в. применяется как к галицким, так и к волынским князьям, чего ни разу не было отмечено в предшествующие столетия».
И здесь мы можем сделать одно важное заключение. В то время как галицкие князья «осваивают» внешнюю атрибутику могущества царской власти, на северо-востоке Руси князь Александр уже чутко уловил необходимость духовного наследия Византии, которое, по большому счету, оказалось невостребованным ни Болгарией, ни Сербией, ни Галичем, хотя определенные предпосылки для этого у перечисленных славянских земель были. Речь идет о созидании централизованной государственности как нерушимого оплота истинной веры, государственности — ковчега для хранения православия в эпоху, когда оно, казалось, переживает время трагического заката, если не гибели вообще. Но в этой связи мы не можем и недооценивать определенные шаги в этом направлении, предпринятые и галицкими князьями. И использование царского титула ими, по сути предвосхищая, предопределяет становление на Руси царской самодержавной власти, без которой и задача государственности как ковчега истинной веры, государственности Третьего Рима быть не могло.