Александр Невский. Сборник

Равита Францишек

Его сопровождали несколько дружинников. Взглянула на одного из них Марфуша и зарделась; сердце забилось сильнее, она опустила глаза, потом снова подняла их на дружинника; тот тоже с краской в лице пристально всматривался в неё.

— Мишутка, — прошептала Марфуша, и чем-то родным повеяло от этого бравого, красивого дружинника.

Целой вечностью казалась Марфуше обедня. Ещё несколько раз взглядывала она на Солнцева и каждый раз встречалась с ним взглядом.

Наконец богослужение окончилось, но народ не выходил

из собора в ожидании выхода князя. Приложившись к кресту, он пошёл к выходу, вслед за ним шёл и Солнцев. Поравнявшись с Марфушей, он отвесил ей низкий поклон, та слегка наклонила свою головку. Гневом сверкнули отцовские глаза, с силою схватил он и сжал её руку.

— Давно ли с дружинниками шашни свела? — прошипел старик, когда они вышли из собора. — Кто таков, говори без утайки?

— Не знаю, — прошептала Марфуша, — кажись, Солнцев, ребятами с ним в саду игрывали.

— Гляди, ещё увижу поклоны, ни ему, ни тебе голов не сносить!

Больше ни одним словом не обмолвился старик о Солнцеве, только перепуганная гневом отца Марфуша затуманилась и закручинилась. Влекло её сердечко в собор, словно чуяло оно, что она увидит там друга сердечного, но и боязно было, не подумал бы чего отец.

Прошло две недели, наконец она не выдержала и отправилась ко всенощной. С бьющимся сердцем взошла она во храм и сразу же увидела его. Еле устояла на ногах она, не выстояла и половины, моченьки не хватало. Шатаючись вышла она из собора. На дворе темно, ничего не видно; идёт она тёмною улицею и слышит за собою шаги.

— Добрый вечер, боярышня! — раздаётся добрый, ласковый голос.

Вскрикнула она и отшатнулась: он перед нею.

— Аль, боярышня, Мишутку не узнала?

— Как? Вестимо, узнала, — чуть не плача, говорит Марфуша, — только уйди ты от меня, ради Создателя уйди!

— За что же гонишь-то? — дрогнувшим голосом спрашивал Солнцев.

— Уйди, увидит кто, беды не оберёшься.

Но он всё-таки проводил её чуть не до самых ворот. С бьющимся сердцем, с раскрасневшимися щёчками и блестящими счастьем глазками возвратилась Марфуша домой.

И потянуло её с той поры на богомолье, ни одной всенощной не пропустит, только страшно боится, как бы не узнали об этих проводах.

Вспомнила Марфа и первый поцелуй, и объяснение их.

Теперь уже не нужно было искать свиданий на улице. Много было укромных мест в том саду, где они проводили детство.

Но и добрые люди не спали, удалось им подглядеть гулянки дружинника к боярской дочке; пошли разные слухи с разными небылицами, долетели эти слухи и до строго отца Марфуши. Как туча чёрная заходил старик. И раз всё-таки застал он их в саду, услыхал их нежный разговор и поцелуи.

Избитую Марфушу старик схватил за волосы и потащил в хоромы. В ужас пришла боярыня при виде окровавленной любимой дочки. Взвыла было она, но тотчас же должна была умолкнуть, когда зыкнул

на неё не своим голосом старик.

Муки Марфуши не кончились; едва она пришла в себя, как по ней начала гулять ремённая плеть.

Вся избитая, с кровавыми рубцами, пролежала боярышня две недели без памяти. Да и опомнилась она не на радость. Потянулась жизнь хуже подневольной! Шагу из покоя нельзя сделать, да и в покое-то жизнь не радость: не отходит от неё мамка ни на шаг, дохнуть не даст свободно.

Прошла осень, наступила зима. Сохнет и чахнет Марфуша. Где-то теперь её милый, что думает, что делает, аль нашёл себе другую любушку? И слёзы, горючие слёзы ручьём льются из глаз её.

Но ещё пуще горе ждало Марфушу.

Выдался куда красен день. С самого утра заиграло солнышко, словно серебряная, кованная скатерть заблестел бриллиантами снег по саду. Взглянула в окно Марфуша, и словно легче стало на душе у неё. Но не долго радовалась красная девица. Около полудня к ней в покой вошла мать невесёлая, с заплаканными, распухшими, красными глазами. Взглянула на неё боярышня — и сердце дрогнуло, чуя что-то недоброе.

— Одевайся, Марфушенька, — чуть не со слезами говорила старуха, — одевайся, родимая; надень что ни на есть лучший сарафан свой.

Обомлела Марфуша, испугалась.

— Зачем, матушка? — спрашивает с тревогой.

— Отец приказал; нынче твоё благословение, — отвечала старуха, глядя жалостно на дочь.

— Какое благословение? — вся помертвев, спрашивала Марфуша.

— Отец по рукам ударил с боярином Всеволожским, за него выдаёт тебя, — говорила мать, а у самой слёзы так и виснут на ресницах.

— Матушка родимая, вступись, голубушка! — с рыданием взмолилась Марфуша, падая в ноги матери. — Вступись, не губи ты свою дочку родимую!

— Марфушенька, голубушка, что же я с отцом-то поделаю? Пойми сама, что мы с тобою перед ним? Он нас словно соломину какую сломит; что же с ним поделаешь, покориться нужно; одевайся-ка, сам прислал, уж гости собираются.

Обомлела боярышня, сердце перестало, кажись, биться у неё, кровинки не осталось в лице, словно закаменела она; поплакать бы, слёзы из глаз нейдут, словно повысохли все. Но вдруг, словно решилась она на что-то, поднялась со пола и молча, торопливо начала одеваться.

Хороша была Марфуша, одетая в серебряный парчовый сарафан. Её бледность, чёрные, блестящие глаза придавали особенную прелесть. С удовольствием взглянул на неё отец, когда она вышла к гостям, просиял жених, увидав красавицу невесту; ахнули гости. Точно мраморная статуя стояла Марфуша рядом с ненавистным женихом во время обряда благословения.

Обряд кончился. Сияет жених счастьем, только невеста как окаменелая стоит на месте.

— Марфа! — строго окликнул её отец.

Но боярышня, как подкошенный колос, без памяти повалилась на пол.