Александр Невский. Сборник
Шрифт:
Не стерпел Солнцев, двинул его кулаком — и калитка распахнулась.
— Ты чего же дерёшься-то, разбойник, душегуб! Сейчас кликну клич: по руками, по ногам свяжем да к тиуну и предоставим тебя! — шумел челядинец, поднимаясь с земли.
Но другой удар снова повалил его и заставил смириться.
— Вишь, дьявол! — ворчал присмиревший прислужник. — Этак он и насмерть пришибёт: что с ним поделаешь!
Кричать он не решался, а, с трудом поднявшись, заперев наскоро калитку, охая, направился в свою избу поведать товарищам, что в их двор затесался черт в образе дружинника.
Солнцев,
«И чего я это расходился, зачем поколотил его, — думалось ему, — дурак он, и бить его не следовало. Ну да ничего: напередки поумнее будет и перед носом калитки захлопывать не будет».
Быстро взбежал он на крыльцо боярских хором и распахнул дверь. На лавке сидела какая-то древняя старуха. При входе Солнцева она с испугом вскочила и злобою сверкнула глазами на дружинника.
— Тебе чего надоть? — прошипела она.
— Где боярыня?
— На што тебе боярыня? Нешто тебе боярыню можно видеть, она теперь по мужу-покойничку убивается; да и виданное ли это дело, чтобы молодые парни ко вдовам ходили!
Терпение снова начало оставлять Солнцева.
«Что за денёк такой задался?» — невольно пронеслось у него в голове.
— Боярыня где, я тебя спрашиваю, старая чертовка! — крикнул Солнцев.
— Нетути её!
Солнцев не стал слушать её и направился к двери.
— Ты куда, охальник, разбойник! — завопила старуха. — Не ходи дальше, не пущу я тебя, — продолжала она, ковыляя к дружиннику, но Солнцев вошёл уже в следующий покой, там никого не было; старуха остановилась, затем повернула назад; выбежав на крыльцо, она завопила не своим голосом, призывая на помощь.
Между тем Солнцев обежал все покои: боярыни нигде не было. Он вышел в сад. Под густо разросшейся яблоней, унизанной сочными, крупными плодами, на скамейке сидела Марфа Акинфиевна. Услышав шаги Солнцева, она подняла голову и, увидев его, вскочила и бросилась было к нему с протянутыми руками; но вдруг руки эти опустились.
— Марфуша, радость моя, голубка, — шептал дружинник, обнимая её.
Но боярыня тихо отклонила его от себя.
— Марфуша, да что же это? — бледнея, спрашивал Солнцев. — Ты отталкиваешь меня! Аль не люб я тебе стал, так говори, решай уж разом.
— Зачем ты обманул меня? — тихо, сверкнув глазами, спросила боярыня.
— Я тебя обманул? — удивился Михаил Осипович. — Да чем же? Когда?
— Помнишь, — перебила его боярыня, — помнишь, тогда ты прибежал ко мне весёлый такой, радостный, говорил, что я вдовой стала; я, грешница окаянная, тогда обрадовалась ещё!
— Ну что же, ведь ты того покойника-то не любила.
— Ты сказал, — продолжала боярыня, — что боярина покойного убили...
— Ведь не жив же он, — значит, я правду сказал.
— Да как убили-то? — простонала Марфа Акинфиевна.
Солнцев начинал догадываться.
— В бою, с моста в Волхов столкнули...
— О Господи, кто же столкнул-то его, кто его грешную-то душу погубил! — чуть не плача говорила боярыня. — Ведь ты же, ты утопил его. Помню, как ты тогда прибежал ко мне с боя, на тебе была
Встал во весь рост Солнцев, глаза его горели огнём, губы дрожали.
— Кто же это тебе сказал? — отчётливо, резко проговорил он.
— Старуха от челядинца слышала, она мне всё рассказала, как ты покойника-то и за ноги с моста в Волхов стащил! — проговорила чуть слышно, глядя не без страха на разгневанного Солнцева.
— Да кто сказал тебе, что я обманул тебя? — продолжал Солнцев.
— Ведь ты же мне не так рассказывал, — робко проговорила Марфуша.
— Я тебе сказал, что мужа у тебя больше нет, что сгиб он в бою, а рассказывать о том, как он сгиб, мне не до того было; пойдём-ка лучше присядем да и потолкуем, — продолжал он, беря Марфушу за руку и подводя её к скамейке.
Та послушно шла за ним. Они сели рядом.
— Скажи ты мне, — начал Солнцев, — скажи, за что винишь? Мужа ты не любила, чего же жалеешь его?
— Не любила я его, правда, но зла никогда я не желала ему; зачем же убивать его? Ему и так недолго оставалось жить, пусть бы умирал своею смертию, и как бы мы с тобой счастливы были тогда.
— А теперь что же? — задыхаясь, чувствуя на душе холод, спрашивал дружинник.
— Теперь не то! Люблю я тебя, Миша, видит Бог, как люблю, может быть, и грех тяжкий гак любить, да как вспомню, что покойника ты убил, так и захолонет сердце, так страх какой-то всю и обоймет; убежала бы куда, скрылась бы; не знаю, что делать с тобой. Вот ныне утром я ещё ничего не знала, выбежала к собору встречать тебя, а как про грех твой узнала, так и не знаю, что сделалось со мной, не знаю, куда деваться: и видеть-то тебя хочется, и речей твоих ласковых послушать, и боязно тебя и страшно! Молиться хотелось; прежде, бывало, как помолишься, так всегда легче станет, а ноне и молитва нейдёт: лепечу слова как полоумная, сама не понимаю, что говорю; велик, должно быть, Миша, наш грех с тобой, коли Бог и молиться не допускает, разум отнимает.
— Да про какой грех ты говоришь, — нетерпеливо проговорил Солнцев, — в чём мы согрешили с тобой; в чём провинились, скажи на милость!
— Всё в том же: ты убил старого боярина, а я, окаянная, обрадовалась этому, думала покой, счастье да любовь найти.
— А что же, нетто ты не нашла их?
— Нет, — задумчиво проговорила боярыня, — нет, Михайло, ничего не нашла я теперь, кроме страха: так вот и мерещится мне покойник, теперь, кажись, и ночей от страха спать не буду.
— Слушай, Марфуша, ты всё про грех какой-то толкуешь, а в чём этот грех, я никак в толк не могу взять. Ну, я убил этого старого черта, мужа твоего, так ведь у меня и в мыслях не было убивать его: не выходил я на большую дорогу, не был станичником и не поджидал его за углом, а встретились мы с ним в честном бою, за правду стоял я, сама знаешь. Одолей он меня, и меня унёс бы теперь мёртвого Волхов; у меня было больше силы, чем у него, ну, его доля помирать, а моя жить. Какой же тут грех, из-за чего ты мучаешься да боишься?