Александр Невский. Сборник
Шрифт:
Все бросились к ней.
— Ничего, пройдёт: все девки таковы; известно, на первый раз пред людьми стыдно, а там обойдётся, попривыкнет — и самой любо будет!
Прошло три страшных, мучительных дня. Снова стали одевать Марфушу.
— Погребают, погребают! Господи, хотя бы Михайло вступился, хотя бы он меня вырвал! А он, поди, ничего, не знает!
Безжизненную, полумёртвую свели Марфушу с крыльца. Бессознательная вошла Марфуша в церковь, бессознательно подошла к аналою и стала рядом с Всеволожским, только мертвенная бледность разливалась по лицу её.
«Что
В двух шагах от неё стоял Солнцев — бледный, худой, по-видимому, не менее её мучившийся разлукой; глаза его чёрные, горящие впились в неё. Взглянула она на него, и столько было в этом взгляде любви, ласки, мольбы и вместе с тем отчаяния. А он глядел на неё с ужасом, понимая, что отнимается у него жизнь, всякая надежда на счастье.
Обряд окончился; старик нагнулся к ней за поцелуем; она стояла безжизненная, но едва коснулись её губ старческие, мёртвые губы мужа, она с отвращением отшатнулась назад, вскрикнула и зашаталась. Её подхватили под руки и вынесли из церкви.
Потянулись с той поры дни для Марфуши хуже адской жизни. Мается молодая день, мается она и ночь, нет ни минуты покоя бедной, и вечно перед её глазами торчит старый, постылый муж.
Наконец проглянуло для неё и солнышко. Нежданно-негаданно встретилась она с Солнцевым. Грустна, тяжела была первая их встреча. Потом боярыня ухитрилась свидываться с любым по-старому: теперь отца не было; если и грозен был для неё старый муж, так этого она не так и боялась, как отца, да и провести его умела. Уж больно он много думал об уме своём да хитрости, а таких-то перехитрить легче. Только после этих свиданий тяжко было ей возвращаться в свою опочивальню и глядеть на постылого мужа.
А ныне вот Бог и счастье послал. Угорела она от этого счастья; о чём думала, мечтала всю свою мученическую жизнь, всё сбылось нынче, и постылого нет, знать, знамения небесного испугался, и вправду, должно, говорил Михайло, что кому не к добру оно, а нам к счастью. Дай-то Бог!
III. ЗА КНЯЗЯ
После описываемых событий прошло три недели, и тревожные слухи достигли Великий Новгород. Исконные враги — шведы, появившись в области новгородской, начали опустошать сёла и деревни, лежащие по берегу Невы и Финского залива. Каждый день доходили до Новгорода слухи один другого тревожнее. Смутились новгородцы; знали они, что не совладать им с врагом: невольно вспоминался князь с его стойкой и крепкой дружиной.
А теперь что делать? Наберётся, положим, рать, да какая рать-то будет? Толпа толпой: как встретится с ворогом, так и даст тягу. Храбрости хоть и не занимать новгородцам, да к ратному делу не приучены они; да к тому же и воеводы искусного нет.
И невольно смотрят люди здравомыслящие со злобой на голытьбу и бояр, заставивших князя оставить Новгород беззащитным. Всеволожский, наоборот, радовался этим тяжёлым
И начал Всеволожский людей подготовлять. Полон двор у него голытьбой набит, пир горой идёт, день и ночь празднует оборванная полуголодная толпа, распевает пьяные песни, величия хлебосольного хозяина и клянясь живот свой положить за него.
Ведает об этом Симский и его приятели, сторонники княжеские, ведают и как будто ничего не видят.
В доме Симского тишина; сам он запёрся и никуда не ходит; только поздним вечером к его дому подходят какие-то люди, сидят с боярином взаперти далеко за полночь и выходят от него с набитыми деньгами мешками.
Видит Всеволожский, что дело у него начинает как-то расклеиваться, голытьба убывает со двора, остаётся только такая, которую впору метлой со двора гнать.
«Что за дело такое? — думается ему. — Уж не вороги ли мои козни строят!»
А того и не знал он, что эта самая голодная голытьба, клявшаяся положить за него живот свой, гуляет на стороне, что имеется у неё денег вволю и что она же при первом случае сломит ему шею.
Ночью в хоромах Симского собрались княжеские сторонники.
— Так, значит, голытьба наша?
— Голытьба что, об ней и толковать нечего, а вон приятели Всеволожского не наделали бы чего!
— Я так смекаю, что без Волхова не обойдётся!
— Вестимо, мы уж смекали об этом!
— Дело, пожалуй, будет жаркое.
— Какое будет — не знаем, а только наша возьмёт.
— Посадник-то что? Готов ли?
— Видал я его нынче. С Богом, говорит, начинайте дело святое.
— Когда же вече созывать?
— Да медлить нечего; завтра ранечко утром и ударим в набат.
В это время в покой вошёл Солнцев. Симский бросился к нему навстречу и обнял.
— Вот уж подлинно друг, лучшего времени и придумать не мог, как явиться сегодня!
— Что так?
— А то, что пригодишься; завтра дело будет. А теперь милости прошу к столу садиться да не побрезговать хлебом-солью: чай, сейчас только с дороги, поустал да и проголодался.
— Правду молвишь, боярин, — весело проговорил Солнцев, отвесив поклон гостям и присаживаясь к столу.
— Из Пскова? — спросил его Симский.
— Прямо оттуда. Вспомнил, что ты зазывал к себе, ну вот и завернул, думаю завтра утром и дальше отправляться.
— Э, нет! Завтра-то ты не уедешь; говорю: дело есть!
— Да какое такое дело у тебя стряслось?
— А ты вот откушай сначала да винца заморского хлебни; вино знатное, привезли недавно купцы немецкие, а о деле поговорить ещё успеем!
Гости один за другим стали расходиться, остались только хозяин да Солнцев.
— Вот теперь потолкуем и о деле, — заговорил боярин. — Дело такое, что тебе придётся к князю гонцом ехать.