Александр Невский
Шрифт:
Горе чужеземцу попасться на пути этого живого потока — он станет рабом первого же ордынца, увидевшего его.
Русский обоз встретил татарин-сотник и, велев следовать за ним, направился в кибиточный город, не имевший ни улиц, ни переулков. Местами кибитки стояли вплотную одна к одной, как цыплята, сбившиеся под крыло наседки, в другом месте они образовывали почти правильный круг, в центре которого горел костер и на огне клокотал котел с варевом. Блеяли козы, лаяли собаки, бегали быстроглазые ребятишки, хватая за хвосты коней проезжающих,
— Дети везде есть дети, — вздохнул Звонец, косясь на князя.
— Верно, — согласился Александр. — Только русские дети дураками нас не дразнили, более славы кричали.
«Ишь ты, — подумал Миша, — и по-татарски ведает Ярославич».
Русские полотняные шатры, стоявшие на возвышении, еще издали узнавались. Даже в их силуэтах, напоминавших шлемы, было что-то родное и близкое.
В сопровождении нескольких гридинов навстречу Александру вышел из шатра князь ростовский Борис Василькович, уже возмужавший, с густой круглой бородкой.
— Александр Ярославич! — вскричал он в искреннем радостном изумлении.
Они обнялись, и Александр почувствовал на щеке тепло слезинки, скатившейся с ресницы Бориса. Он ласково похлопал его по спине, шепнул утешительно:
— Скорблю с тобой вместе, князь. Крепи сердце, брат.
Он понимал, какую трагедию здесь, на чужбине, пережили братья Борис и Глеб, ставшие едва не самовидцами гибели Михаила Черниговского. Что должны были чувствовать эти юные князья при виде жестокой расправы, учиненной татарами над их родным дедом, о славной боевой жизни которого так много рассказывала им в детстве мать Мария Михайловна?
— А где Глеб? — поинтересовался Александр, входя в шатер.
— Он повез гроб деда до Чернигова. Схоронит — воротится сюда. А матери я послал ведомость в Ростов.
Они сели на кошму посреди шатра, и слуги, расстелив полотенце, принесли в большой чаше мясо и корчагу с кумысом.
— Ну что, Ярославич, — сказал князь Борис, — поснедаем, чем бог… то бишь хан послал. — Он взглянул на гостя просительно. — Ярославич, за-ради бога, вели хлебца подать. Наскучал по нему, смерть.
Князь Борис сам схватил каравай, принесенный Светозаром, отломил кус, стал есть с наслаждением и жадностью. Сказал, оправдываясь:
— Здесь все от двора хана поставляют. Хлеба не дают, вместо него просо присылают, кумыс да мясо. Даже соли нет. Не хочешь — завоешь.
— То-то я смотрю, Миша Звонец аж четыре воза мукой нагрузил.
— Он был, знает, вот и запасся.
Александр почти с отней нежностью смотрел на Бориса, которого искренне любил с детства и на которого — знал точно — мог всегда рассчитывать как на самого преданного союзника.
«Странно все переплелось на Руси меж нами, — думал он. — Дед его Михаил всю жизнь враждовал с моим отцом, и смерть его только на руку князю Ярославу. А для князя Бориса — это горе,
— Князь Борис, а почему ты домой не уехал?
— Ярослав Всеволодич велел его здесь ждать. Воротится из Каракорума, на Русь вместе побежим.
— И ты знаешь, зачем он поехал?
— А как же. На великокняженье становиться.
— Так вот, князь Борис, есть слух, что он вызван на смерть туда.
— Как?! — поперхнулся Борис хлебом. — Не может того быть!
— Так думал, наверное, и твой дед, едучи сюда.
— Что же делать? Что делать? — Борис вскочил.
— Как ты думаешь, хан Батый мог знать об этом?
— Нет, нет. Он очень хорошо отнесся к князю Ярославу, из своих рук давал кумыс пить. А это у них великая честь. — Борис прошелся по шатру, пытаясь что-то сообразить, потом остановился. — Впрочем, князь Александр, не могу за него поручиться. Он столь хитер, не поймешь, что думает. Вот ты сам побывай у него. Увидишь.
— За тем и ехал сюда я, князь Борис, — у него побывать. И, если он искренен в отношениях с нашим гнездом, умолить вернуть отца с дороги.
— Но… — начал было Борис и осекся.
Хотел сказать, что теперь уже не догнать великого князя, но сообразил, что слышать сие вряд ли будет приятно дорогому гостю.
Александр вопросительно взглянул на него: мол, что сказать-то хотел?
— Да так, пустяки, — махнул рукой Борис.
Но Александр понял, чего не договорил его юный союзник, и вполне оценил умолчание, щадившее его чувства и крохотную надежду на успех.
VII
СЛОВО ХАНА
Пред тем как идти к хану, Александр внимательно прослушал советы крещеного половчанина Сонгура, жившего в русской колонии Сарая и знавшего назубок все обычаи ханской ставки. И как надо кланяться тени Чингисхана, как идти промеж огней, и чтобы, упаси бог, не наступить на порог-веревку при входе в ханский шатер, и как преклонить колена пред ханом, и когда подняться, и как говорить, и как брать чашу с кумысом, если хан таковую предложит…
— Ну что ж, — сказал Александр, отстегивая меч (с оружием к хану идти нельзя). — Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.
Сонгур угодливо хихикнул, князь сунул ему в руку гривну, и половчанин, кланяясь и благодаря, попятился из шатра.
Но прежде чем князь подвластных земель мог ступить в шатер хана, он должен был выложить подарки, привезенные хану, и не перед ним, а перед шатром его, рядом с пылающими кострами. Огонь очищал подарки от всего дурного, что могло передаться с ними хану, — ворожба ли, яд ли, дурной наговор.
Слуги князя, несшие впереди его вороха мехов, драгоценности, украшения, сложили все перед огнем и, как велено было татарином-распорядителем, удалились, согнувшись в поклоне в сторону ханского шатра.