Александр Невский
Шрифт:
В другой час великий князь гневно бы осадил сына за неуважение к старшим, мог бы и ногой притопнуть. Но нынче размягчен великий князь, как воск в жару. Поглядел на сына с ласковой укоризной:
— Посиди, князь Мстислав. Рати нам так и эдак не миновать. Над тем и думать собрались. Послушаем старших да мудрых.
Епископ Митрофан, видимо, последние слова на свой счет принял, заговорил весомо и гладко:
— Из всего пути поганых по землям булгар и русским мы убедились — ни один град, ни одна крепость противу их устоять не может. И чем крепче стоит
— Как?! — вскочил Мстислав. — Без боя?
Епископ умолк: не привык, чтоб перебивали его речь. Юрий Всеволодич замахал рукой на сына:
— Помолчи, ради бога. — И епископу ласково: — Сказывай далее, отец Митрофан, прошу тебя.
— …А все ценное имение церквей и князей увезти в леса глухие и там сохранить, — продолжал епископ, даже не взглянув на Мстислава. — А також жен, детей и старцев немочных. А оставить в граде людей в воинском деле искусных. Поганые, проведав, что в городе ничего ценного не осталось, не так в приступе радеть станут, а может, и совсем брать раздумают. Какая им корысть войско у стен губить?
Епископ кончил говорить, огладил бороду.
Великий князь согласно кивал головой, и это могло бы означать одобрение, но Юрий не спешил. Пусть все выскажутся, а уж приговаривать его дело будет. «Кто следующий?» — обвел всех глазами.
Заговорил воевода Петр.
— Вот отец Митрофан сказал, что татарове в приступе радеть не станут, коли все ценное увезти. А как же нам быть, воинам? За что нам животы ложить, коли за спиной пуст град станет? А?
— Как за что? — обернулся удивленно епископ. — А за веру христианскую, а за землю Русскую!
— Верно, святой отец, — согласился Петр. — Токмо земля Русская не одним Владимиром держится, не в нем одном она. А вера всегда с нами, в каждом из нас.
— Что ж ты примыслил, Петр Ослядюкович? — спросил ласково великий князь. — Сказывай нам.
— Я смыслю, великий князь, надо не имение спасать да ризы златые, надо град крепить по силе возможности нашей.
— Верно! — воскликнул Мстислав. — А я что молвил?
— Надо поболе смоляных бочек вкатить на стены, дров, котлов, бревен, дабы было чем поганых встретить, когда на приступ полезут. Надо оружие денно и нощно ковать, всех кузнецов на то обязать под страхом смерти. Ныне в оружии наше спасение, не в имении, отец святый.
— Еще б полков добавить, великий князь, — сказал боярин Тучка.
— Полки быть должны, — отвечал Юрий. — Князь Иван Всеволодич вот-вот подойдет с дружиной. Князь Ярослав послан нами в Новгород за подмогой. Ежели новгородцев на сие дело подвигнет, то это добрые воины — к бегству с поля брани не привычные.
— Вот это б было хорошо, — зашевелились бояре на лавках. — Это б было что яичко к святу дню.
— Не поспеют они, — подал голос князь Всеволод. — Иван, может быть, и управится, а Ярослав не поспеет. Татары опередят.
Великий князь поморщился как от зубной боли. Сколь вестей горьких за эти дни снес он, тут вроде
— Должны поспеть, — насупился Юрий Всеволодич. — Чай, не бавимся, землю спасаем Русскую.
— Оно кто как, — процедил сквозь зубы Мстислав. — Кто спасает, кто спасается.
Епископ отчего-то эти слова на свой счет принял, но не взглянул на юного князя, лишь подбородок спесиво вверх поднял.
Думали долго, спорили до хрипоты, до сумерек. Наконец, уже при свечах, приговорили: города не оставлять, а крепить еще более. И собрать в нем войска для отражения приступа. Главные силы под рукой великого князя отвести в такое место, чтобы они могли угрожать татарам. С великим же князем поведут дружины князья Василько и Владимир, а также воеводы Жирослав и Дорофей.
Батый, придя под Владимир, еще и подумает: брать ли город, когда за спиной большое войско висеть будет. Отходить великому князю лучше в сторону Новгорода, глядишь, и с Ярославом удастся встретиться. А коли бог попустит, то уж с новгородцами ударить по татарам.
Приговорили епископу Митрофану немедля службу служить в Успенском соборе о даровании победы русскому оружию.
Уже на улице, выйдя из дворца, боярин Тучка догнал епископа, пошел рядом. Зная, как уязвлен был епископ, Тучка вздохнул:
— Ох, трудно будет великому полки воодушевлять, коли с собой управы нет.
Митрофан покосился на боярина, понял: льстит.
— Это верно. Сердце негорящее, хладом веет.
III
ВО ВЛАДЫЧНЫХ ПОКОЯХ
Архиепископу Спиридону неможилось. И он знал, с чего. Вчера по случаю воскресенья сам обедню служил в Софии и, увидев в церкви всю семью князя, Ярослава с Александром и княгиню с юным Андреем, старался в поте лица своего. А после службы нет чтоб остыть, разоблачившись от риз, в легкой рясе через подворье к терему пошел. Ветерок-то хоть и не силен был, но зол: прохватил владыку.
Уже к вечеру в воскресенье жар поднялся. Видать, и от вестей худых.
Уж почивать сбирался Спиридон, молитву творил, как привели к нему монаха, прибежавшего только что из Москвы.
— Прости, владыка, — молвил служка его, Станила, — он с вестями безотлагательными и лишь тебе их поведать хочет.
— Веди его.
Станила ввел маленького монаха в заиндевевшем клобуке, а сам по знаку владыки вышел и дверь притворил. Душа Станилы страдала, ухо само просилось к двери прильнуть, послушать, о чем там речь пойдет. Но Станила переборол себя, отошел от двери, сел на лавку.
С тех пор как изгнали его с княжеского двора, душевных позывов своих Станила слушать не стал. Понял: желания свои сколь ни пои, все жаждут. А от этого не жди добра. Хорошо, сам княжич тогда в гневе распорядился: огрел пару раз плетью да и прогнал со двора. А если б узнал князь про все? Плетью б не кончилось, загудел бы Станила на торг с цепью на шее. А там бы кто купил, еще неведомо.