Александр Невский
Шрифт:
— Утресь раненько, сын мой, добеги до посадника Твердиславича и купца Житного, скажи, я зову. Да чтоб, окромя тебя и их, никто о том не проведал. На Городище чтоб ни одна душа не знала.
— Хорошо, владыка, исполню, как велишь.
Такое поручение, о котором и князю знать нельзя, очень приятно Станиле. Что ни говори, а обижен он, крепко обижен, хотя никому никогда не посмеет признаться в этом.
Посадник Степан Твердиславич и богатый купец Житный явились в покои к владыке чуть свет. За окном едва брезжило.
Спиридон,
— Что, отец святой, чай, не в гляделки звал бавиться. А?
— А ты не спеши, Твердиславич, разговор впереди. Не слыхал, татарове Коломну и Москву на щит взяли. А?
— Нет, — насторожился посадник. — Неужели?
— Ужели, Твердиславич, ужели. Все порушено, пограблено, опоганено. Не сегодня-завтра к нам могут пожаловать.
— Но князь же готовит полки, город укрепляет.
— Князь-то готовит, — вздохнул владыка. — На то он и князь, дабы к рати всегда готовиться. Да будет ли смысл в том?
— Ты о чем, владыка? — удивился посадник и на купца Житного взглянул, словно в свидетели его призывая. — Уж не хочешь ли ты сказать, что нам к битве не надо готовиться?
— Э-э, какой ты прыткой, — замотал головой Спиридон.
Степан Твердиславич смущенно заерзал на лавке: такой высокий муж, а повел себя как отрок, владыке не дал до конца сказать. Даже купец вон сидит и молчит. И опять долго молчал Спиридон. Поглядывая на гостей, кряхтел, жевал дряблыми губами.
— Аки мнишь, Твердиславич, выстоит наш град против поганых?
— Должен, владыка, ежели бог попустит.
— Бог-то бог, да не будь сам плох, — жестко перебил Спиридон. — Рязань, скажешь, не думала устоять?
— Вестимо, думала.
— А Москва? А Коломна? Не приведи бог, конечно, но мнится мне, и славному граду Владимиру то же станет, ежели не стало уже.
«Что ж теперь, град без рати сдавать?» — хотел спросить посадник, но смолчал. А Спиридон как будто подслушал его мысли.
— Без боя город врагу отдавать тоже не след. Не по-нашему, не по-русски.
Тут уж Степан Твердиславич и вовсе в мыслях смешался. «Чего он хочет? И драться нельзя — побьют, и сдаваться не след — позор».
— Так вот, — насупился того более архиепископ. — Допрежь о деле говорить, вы присягнете сейчас о сохранении всего здесь услышанного и говоренного в глубочайшей тайне. Никто, кроме вас, не должен ведать об этом. Ни сегодня, ни завтра, никогда.
Услышав это, посадник побледнел, привстал с лавки.
— Ежели это предательство…
— Нет! — почти зло перебил Спиридон. — Как ты смел своего духовного отца заподозрить
Архиепископ потянул за цепочку свой крест с распятием. Взял его в правую руку, поднял перед собой.
— Иди и целуй, — повелел посаднику. — Да с молитвой, да с верой великой.
Степан Твердиславич поцеловал крест трижды. То же проделал купец Житный. После этого владыка помягчел.
— Ну вот и слава богу. Теперь я с вами, аки с собой, говорить могу. Вы помните, что предлагали татары рязанцам?
— Слышал я — дань, — отозвался посадник.
— Десятую от всего, — уточнил Житный.
— Верно, — улыбнулся вдруг владыка. — Рязанцы, как вы знаете, отказались и… потеряли все, и даже головы свои.
— Уж не хочешь ли ты, владыка, откупиться от поганых? — спросил посадник.
Спиридон повернул к нему лицо, глаза блеснули почти весело из-под косматых бровей.
— Ай молодец, Степан Твердиславич. Я всю ночь головушку ломал, а ты вмиг сообразил.
— А согласится ли князь?
— Князь? — вскинул высоко брови Спиридон. — То не его дело златом бряцать, его дело — меч…
— Но он же должен ведать, чай?
— Нет, — опять нахмурился владыка. — Коли б должен был, я б не тебя и купца, а его б призвал. Запомни, Степан Твердиславич, я сим хочу спасти не токмо град наш, а и души и честь князей наших. Слышь, честь их. Ибо без нее они не князья, а грязь. Я хочу, чтобы они побеждали, а не откупались. Слышь, посадник, по-бе-жда-ли. И чести их пятнать не хочу и никому не позволю. На то вы здесь и крест целовали. Помните о сем!
IV
ТАТАРЫ ПЕРЕД ВЛАДИМИРОМ
Раным-рано в понедельник второго февраля выступил великий князь Юрий Всеволодич с полками из Владимира.
Сердце-вещун ныло, тоской исходя. Поэтому, едва выехав за Золотые ворота, свернул князь с дороги, стал на обочине, якобы дружины мимо пропускать и осматривать. А на самом деле напоследок еще на город родной посмотреть, на княгиню свою, Агафью Мстиславовну, взбежавшую на Золотые ворота с невестками.
Вперед великий князь послал сыновцов своих, Василька с Владимиром, и воеводу Дорофея Семеновича. При себе оставил лишь дюжину воинов самых надежных да воеводу Жирослава.
Жирослав Михайлович, встав стремя в стремя с великим князем, косился на него черными глазами, осуждал и жалел молча. Понимал старый воин — с таким князем добра не жди.
Мимо в конном строю шли полки с легким вооружением, пригодным более для загона, нежели для настоящей рати. Надо было делиться с оставляемым городом и людьми, и оружием.
Прошли полки, совсем уж рассвело. Юрий Всеволодич тронул коня, оглянулся напоследок, помахал рукой: прощай, родная!
Тяжко отъезжать! Великий князь был уверен: город свой, жену и детей видит в последний раз.