Александр Невский
Шрифт:
Теперь Юрию про тот тайный умысел и вспоминать стыдно. От забот ли, навалившихся на него, или от терзавшей душу совести сделался великий князь сам не свой, жалостлив вдруг до слез стал. Какой-то воин коня своего бил во дворе, упрямство его ломая. Увидел это в окно Юрий, заплакал, закричал жалобно: «Не надо-о! Бегите скажите ему: не надо-о!» Побежали слуги, сказали воину, что великий князь гневается. Спросили князя: как, мол, наказать воина? Но он руками замахал: «Не надо! Никого не надо бить! Экие вы все кровожаждущие».
В
Увидев раненого сына, великий князь бросился к нему навстречу, обхватил его голову дрожащими руками.
— Что-о, родной мой? — выдохнул жалко и ласково.
— Беда, отец! Князь Роман убит, Еремей тоже заколот, войско разбито, Коломна огнем полыхает вся.
— А татары? Где татары? Неужто сюда текут?
— Нет, на Москву пошли.
— Ах, боже мой милостивый, — схватился великий князь за седую свою голову. — Не минет чаша сия и кровинушку мою — Володимера. Боже мой! Боже мой! За что? — Юрий Всеволодич зарыдал, пал на колени перед образом вседержителя.
Князь Всеволод с помощью слуг опустился на лавку. Видя, что отец от вестей страшных впал в исступление и слабость, Всеволод обернулся к слуге.
— Немедля зови в сени воевод, бояр. И епископа не забудь. Беги.
Когда слуга ушел, Всеволод откинулся к стене, наконец-то почувствовав желанный покой. Покосился на отца, жарко молившегося под образами. Великий князь был какой-то смятый, придавленный, и сердце Всеволода сжалось.
Скрипнула дверь. Явился юный князь Мстислав. Увидев на лавке брата, он быстро направился к нему, сел рядом. Великий князь даже не обернулся на звук шагов.
— Ну что, сказывай, — нетерпеливо попросил Мстислав.
— Худо, брат, ох худо. Прогневили мы чем-то мать пресвятую богородицу. Отвернулась она от нас. Ох!
— Ай силы у нас мало? — двинул широкими плечами Мстислав. Своей силушки ему хватало, чего уж там. Несмотря на юные лета, один на один уже на вепря хаживал, медведя рогатиной добыл. Не приходилось вот еще в сече бывать. Просился в Коломну у батюшки: не пустил — молод-де, горяч. — Ты сказывай, как было-то, — попросил он опять брата. — Эвон на тебе половина блях с бахтерца сорвана. Чай, жарко было?
— Жарко, братец, ох жарко, не приведи бог, — помотал головой измученный Всеволод. Битва еще стояла перед его глазами, мутила душу, и так не хотелось говорить о ней. Но Мстислав не отставал.
— Ну как? Сказывай, — теребил он за рукав брата.
— Пред Коломной мы их встретили, в поле чистом сдержать мыслили, — начал он неохотно. — Посекли немало, а их все больше становится. Князь Роман осатанел в гневе великом, косил поганых аки траву. Может быть, и не убили б его, больно страшен он был. Татаре от него, как от дьявола, шарахались. Но он сам искал
Мстислав слушал брата, раздувая ноздри и сжимая кулаки. Юное сердце его в бой рвалось. А князь Всеволод продолжал:
— Как погиб Еремей Глебович, не зрел я, но сказывали мне, подняли на копья славного воеводу поганые. Из его отряда, кажись, никто не уцелел. Впрочем, и рязанцы все полегли.
— Не на-до, — вдруг громко прошептал из угла великий князь.
Братья и забыли о нем, думая, что отец с богом беседует, а оказалось, слышал страсти из уст Всеволода.
К приходу воевод и епископа великий князь несколько оправился: отер слезы, высморкался, сел на столец. Лишь глаза выдавали Юрия Всеволодича: тоска в них была смертная.
Первым пожаловал воевода Петр Ослядюкович. Увидев Всеволода, все понял без слов. Поздоровался со всеми почтительно, но без подобострастия.
— Звал, великий князь?
— Звал, Петр. Садись. Будем думать.
Потом пришли воеводы Жирослав и Дорофей, пришли бояре. Кланялись, рассаживаясь по лавкам: кто поименитее — ближе к стольцу, кто похуже — по далее, у самой двери. Явились и два брата, сыновцы Юрия Всеволодича, Василько и Владимир Константиновичи, прибывшие с дружинами по вызову великого князя. Оба были крепки телом и духом, в ратоборстве смелы и находчивы. На них — великий князь знал — можно было положиться, как на родных детей.
Последним пожаловал епископ Митрофан, с медным крестом на золотой цепи. Широко взмахнув рукавами рясы, осенил присутствующих крестом, прошел к самому стольцу.
— Садись, отец Митрофан, — пригласил великий князь.
Митрофан опустился на лавку: длинная седая борода прикрыла крест на животе. Епископ привычно поймал правой рукой крест, а левой ловко заправил бороду под него. Для сана крест важнее бороды.
— Ну что ж, все в сборе, — начал негромко Юрий Всеволодич. — Давайте думать крепко. Хан Батый с своим войском поганым днями Коломну взял и порушил. Князь Всеволод эвон едва спасся с божьей помощью. Князь Роман погиб честно, а також и воевода Еремей. И вот, пока мы тут сидим и думаем, Батый Москву разоряет…
При упоминании о Москве голос у Юрия дрогнул, в глазах блеснули слезы. Бояре, засопев, очи долу опустили, дабы не видеть такой стыдной, немужской слабости. Великий князь помолчал, чтоб голос окреп, перестал дрожать, и продолжал:
— После Москвы у татар один путь — на Владимир, ибо он им — лакомый кус. Что будем делать, высокие мужи? Давайте думать.
Великий князь обвел всех присутствующих потухшим взором. Все молчали. И тут нарушил тишину Мстислав:
— Драться надо. Город укреплять. Чего тут думать.