Александр Невский
Шрифт:
Батый выслушал обоих князей, прикрыл глаза. Долго думал так. Потом допил кумыс, поставил пиалу на кошму.
— У русских есть хорошая поговорка: утро умнее вечера. — И, открыв глаза-щелки, закончил умиротворенно: — Будем спать сейчас, а утром решать.
Батый уже принял решение, но не хотел радовать Байдара. «Утро умнее вечера». И все.
Едва ушли Урдюй с Байдаром, как явился старшина телохранителей хана и, поклонившись, сказал:
— Великий хан, в передовой отряд наш явился посол новгородского
— Где он?
— Здесь пред шатром.
— Пусть введут его вместе с толмачом.
Старшина вышел, и вскоре два воина ввели в ханский шатер бледного и испуганного Станилу, одетого в монашеский клобук. Станила ошалело смотрел на хана, и поэтому воинам пришлось силой поставить его на колени и пригнуть ему голову до самой кошмы, чтобы не глазел чужеземец на царя царей. Станиле пришлось говорить с ханом, уткнувшись носом в кошму.
— Великий хан спрашивает тебя, с чем пришел ты, — сказал толмач.
— С грамотой я от владыки новгородского, — ответил Станила и, вытянув из-за пазухи пергамент, протянул его к козловым сапогам хана, так и не посмев поднять голову.
Грамоту взял толмач, шурша, развернул ее. Станила навострил уши: узнать, что там написал владыка. Но проклятый толмач стал читать по-своему, по-татарски.
— «… И посему просим мы у великого хана мира, — читал толмач, — а за великодушие к нам платим ему чистым золотом, кое и прилагается к грамоте. Об одном просим тебя, великий хан, ради сбережения чести нашей, сохранить сие в строгой тайне. Для того грамоту нашу огню предать, а остатнее по своему разумению решить».
— Спроси его, где золото, — велел толмачу Батый.
Услышав вопрос о золоте, Станила хотел было голову поднять, дабы с достоинством поведать об этом, но телохранители ткнули его назад — носом в кошму.
— Золото тут недалече, в ближней веске под охраной дюжины добрых отроков, — ответил Станила, продолжая обозревать мудреный узор на кошме.
— Если все так, как сказано в грамоте, — продолжал толмач, — великий хан жалует Новгороду мир. Так можешь и передать пославшим тебя.
Станила в ответ стукнулся лбом в мягкую кошму, сказал вполне искренне:
— Спаси бог великого хана за его поистине великую душу.
Но и тут не решился взглянуть на Батыя. Знал уже — обязательно ткнут в шею телохранители. Ну его к бесу, этого хана.
Батый вызвал старшину телохранителей и сказал коротко и спокойно:
— Езжайте за этим русским, возьмете золото, а их… — Хан показал большой палец руки и выразительно наклонил его вниз. Когда старшина и телохранители со Станилой вышли, Батый сказал томачу: — Грамоту брось в огонь, мы должны уважать чужую веру и просьбу высокого служителя ее.
Станила ехал впереди татарского отряда, ликуя от чувства исполненного долга, от благополучного
«Ежели по правде, так весь Новгород мне должен ножки целовать, — размышлял весело Станила. — Князья эвон дерутся, людей губят. А проку? Считай, что всю Русскую землю просадили. А мой старец-то ишь как хитро умыслил. И не на кого-нибудь, а на меня положился. Ай да Спиридон! Ай да Станила!»
Станиле так хотелось, чтоб хоть кто-то оценил его труд, он повернулся к старшине, ехавшему рядом:
— Эй, как тебя там? Хан ваш дело ведает — про злато услышал и согласился на мир. Вишь, золото все любят. Верно ж?
Старшина улыбнулся, сверкнув белыми крепкими зубами. Ничего не понял из сказанного, но, видя, с какой настойчивостью русский просит ответа, похлопал его по плечу, сказал все, что знал по-русски:
— Урус карош… карош урус.
— Эх ты, нехристь, — вздохнул Станила, — чурбак чурбаком, одно слово — поганый.
Старшина дружелюбно скалился, и Станила, поняв, что тот в русском ни бум-бум, ругал его последними словами, однако ж не забывая улыбаться.
Когда до вески оставалось миновать лесок, Станила знаками велел остановиться.
— Послушай, нехристь, — начал он объясняться со старшиной, полагаясь более на руки, чем на язык. — Мы с тобой вдвоем, понимаешь, вдвоем туда… скок-скок, а то отроки узрят нас всех и разбегутся. Ну понял? Эх, дубина.
И Станила опять стал объяснять татарину на пальцах, как они поскачут туда вдвоем, как потом старшина позовет остальной отряд.
Наконец-то вроде сообразил нехристь. Улыбнулся, закивал головой, что-то скомандовал своему отряду и тронул коня. Отряд остался на месте. И Станила поехал вдвоем со старшиной. Радовался теперь, что понял тот его.
— А ты ничего. Хошь и поганый, а сообразил. Молодец. «Карош, карош».
Когда подъехали к веске, от крайней избы выступило два воина.
— Станила, ты?
— Я.
— Хана зрел?
— Ха, «зрел», — хмыкнул Станила, спрыгивая с коня. — Я с ним с одного чума кумыс дул. Эй, нехристь, — обернулся он к старшине, — зови своих поганых.
Старшина понял и, обернувшись прямо в седле, завыл по-волчьи. Станиле даже жутковато стало.
— Господи, зверье и есть зверье, даже друг дружку позвать-то по-человечьи не умеют.
Вскоре подскакал отряд, и татары сразу окружили избу плотным кольцом.
— Это чо ты столько навел их, — проворчал один воин. — Ровно город брать.
— Дурак, — отвечал Станила. — У нас в бочонке столько золота, что с иного города и половины не сберешь. Давайте, выкатывайте.
Когда бочонок выкатили, старшина велел выбить пробку.
— Ишь ты, еще и проверяет нехристь, — проворчал Станила. — Дареному-то коню, дубина, кто ж в зубы зрит?