Александр Суворов
Шрифт:
Головин издали протянул руку. Авдотья Федосеевна, ведя за руку Александра, подошла и приложилась к руке, говоря:
– Здравствуй, государь мой Василий свет Васильевич!
– Здравствуй и ты, государыня Авдотья Федосеевна!
Головин ткнул рукой в губы Александра и промолвил:
– Прасковья, чего ж, не рада, что ли, гостям - пнем стоишь!
Произошло общее движение. Гостья и хозяйка кинулись одна к другой в объятия с восклицаниями и поцелуями. А мальчик подошел к Александру и, потянув за рукав, прошептал ему на ухо:
– А у нас кот Ванька удавился!
– Нам уже сказывали.
– Вот беда!
– Да
– Да вить какой кот! Кто теперь батюшке скажет?
– А не все одно кто?
– Да вить он того пороть велит, а то и на торфы сошлет...
– Чего вы шепчетесь, Вася?
– строго спросил сына Василий Васильевич.
– Да я, сударь батюшка, спросил, как его звать...
– Что ж, у него имя долгое - никак не выговорит?.. Ну, сударыня, обратился хозяин к гостье, - угощу же я тебя сегодня! Сурскими стерлядями!..
Все, застыв, молчали.
ХРАБРЕЦ
Жена Василия Васильевича побледнела. Александр взглянул на нее и испугался. Он подумал: вдруг это она скажет про кота и старик велит конюхам выстегать ее плетьми! Хозяйка шевельнула губами, но Александр предупредил ее.
– Стерлядей-то кот съел!
– сказал он, учтиво кланяясь хозяину.
– Как так?
– вскочив с кресел, закричал Василий Васильевич.
– Ванька? Подать кота сюда! А кто за котом смотрел?
Вася подбежал к матери своей и, ухватясь за ее платье, испуганно смотрел на храбреца. Авдотья Федосеевна искала глазами скамью: у нее подкосились ноги...
– Позвать Пелагею Петровну! Пелагея! Пелагея!
– кричал Василий Васильевич.
Вбежала Пелагея и, видя, что боярин гневается, прямо бухнулась перед ним на колени и, стуча об пол лбом, лепетала:
– Не вели казнить, батюшка! Не знаю вины своей... Прости ты меня, нижайшую рабу твою... Не вели казнить...
– Перестань причитать! Это верно, что кот Ванька стерлядей съел?
– Верно, батюшка. Съел, окаянный, съел!
– Всех?
– Всех, батюшка боярин, всех.
– Поди принеси кота. Как это мог кот столько рыбы сожрать.
– Да он только испакостил: у той голову отъел, у другой хвост...
– Подай сюда кота!
Пелагея упала ничком перед боярином и, целуя сапог, молча мочила его слезами...
Александр выручил и ее.
– Кот-то, сударь, сам испугался да и убежал в рощу, - сочинил Александр.
– А ты откуда узнал?
– Да я сам видел: едем, а кот в рощу бежит...
– Какой масти кот?
– Да серый кот. Ну, малость хвост бурый. Огромный кот. С зайца.
– Верно. Да ты не врешь ли, малый?
– Он у меня на глаз такой быстрый, - похвасталась сыном Авдотья Федосеевна, - все сразу видит...
– Пелагея, встань! Кота, когда вернется, отправить в ссылку в Прозорово. Кроме вареной невейки, никакого продовольствия ему не отпускать. Пускай-ка поест черной каши.
– Слушаю, сударь.
– Ступай. Коли б ты сама сказала, ну, а гостя - выручил он тебя пороть не приходится. Возрастай непытаный, немученый, ненаказанный. Грехи до семи раз прощаются. Прошу дорогих гостей в трапезную нашу палату.
Хозяин поднялся с кресел и пошел впереди в столовую. За ним последовала хозяйка, пересмеиваясь с Авдотьей Федосеевной и кивая на мужа. За ними шел Вася, ведя за руку Александра. Он прошептал:
– Какой ты смелый!
– А чего мне бояться? Ведь меня в Семеновский полк записали.
– Нынче пять кошек будут без обеда.
Трапезная палата находилась тоже в старом доме. В низкой сводчатой комнате, освещенной множеством восковых свечей, в поставцах и на полках сверкали затейливые бутылки, стаканы, кубки из цветного стекла, серебряные ковши и чаши, высокие фарфоровые кувшины и кружки, оправленные в серебро. По коврам на стенах развешаны турецкие кривые ятаганы в ножнах, украшенных цветными каменьями, огромные великанские мечи и маленькие кинжалы, допетровские стрелецкие бердыши и боевые топорики, но не было ни одного мушкета и ни одного пистолета - видимо, хозяин не любил огнестрельного оружия.
Посреди трапезной, у круглого стола с семью ножками, стояло семь стульев с высокими спинками. За стульями навытяжку, по-солдатски, стояли лакеи в цветных кафтанах и париках. За стулом со спинкой повыше других стал сам дворецкий, в углу под иконой дожидался поп, тряся седой головой.
Александр сразу увидел, что на каждом стуле положено по шитой шелковой подушке. И на каждой подушке лежит сытая старая кошка. Каждая кошка привязана лентой к ножке стула.
Поп низко поклонился хозяину, прочитал молитву и ушел, все кланяясь. По знаку хозяина дворецкий и четверо лакеев отвязали пять кошек и вынесли их на подушках. Кошки, видимо, привыкли к этой церемонии и лежали на подушках спокойно. Два лакея остались за теми стульями, где, не тревожась, лениво дремали остальные две кошки. Хозяин молча указал каждому его место. По правую руку от него занял место сын, а правее его - хозяйка, по левую руку - Александр, а дальше - его мать. Все это творилось в полном молчании. Ни хозяин, ни сын, ни хозяйка, ни гости не проронили ни слова. Александр всему дивился, поглядывая на унылые, заспанные лица слуг, в померкшие, застывшие глаза Васи. Александр ему улыбнулся. Вася в испуге закрыл глаза. Взоры хозяйки и Александра встретились, и он увидел, что в глазах ее прыгают веселые зайчики смеха. Александр рассмеялся вслух.
– Вторая вина! Трапезуй в безмолвии. И вторая вина прощается, - с угрозой сказал хозяин.
Александр догадался, что хозяин во всем держится числа семь и, значит, ему можно безнаказанно совершить еще четыре преступления.
Дверь отворилась. Вошли семь поваров в белых колпаках и белых балахонах и поставили на стол семь блюд, сняли с них крышки и, поклонившись, молча вышли...
Снова открылась дверь, и в трапезную, шагая в ногу, вошли четырнадцать официантов в красных с золотом кафтанах, с напудренными волосами и длинными белыми полотенцами, завязанными галстуком на шее.
Обед начался. Официанты накладывали каждому из трапезующих по очереди из семи блюд. Первое блюдо оказалось щами. Александр, подражая хозяину, съел полную тарелку, дивясь, что остальные только отхлебнули по ложке. А две кошки, которым тарелку подносили официанты, только понюхали и отвернулись. Каждой кошке, как и людям, служили двое: накладывали из всех семи блюд поочередно, меняли тарелки и приборы. Ни второго, ни третьего, ни четвертого, ни пятого, ни шестого, ни седьмого блюда никто, кроме хозяина, даже не отведал, и казалось, что и обеду конец. Но официанты проворно убрали все, дверь снова раскрылась, и вошли опять семь поваров с мисками, поставили их на стол и, сняв крышки, с низкими поклонами удалились. Во второй перемене первым блюдом был поросенок с гречневой кашей.