Александр Суворов

Григорьев Сергей

Александр раскрывал тетрадь и читал написанное им самим, как нечто новое, незнакомое, чужое:

"А в которую ночь Олимпиада родила Александра, и в ту пору сгорело преславное капище Ефесской Дианы*, зажженное от некоего бездельника Герострата, который, будучи пойман, в розыске, сказал: что он учинил то не для иного чего, токмо чтоб каким-нибудь делом прославиться. Тогдашние ефесские волхвы столь срамное подеяние вменили в презнаменование большого разорения и весь город жалостным воплем наполнили: зажглась где-нибудь свеча, которая со временем для такой же причины (ради славы напрасной) пламенем своим весь восток выжжет...

_______________

* Храм Дианы

в Эфесе почитался одним из "семи чудес" древнего

мира.

Герострата казнили смертью. Умер и Александр Македонский. Встретясь с ним в царстве теней, Герострат так приветствовал героя:

– Здравствуй, подражатель славы моей!

А л е к с а н д р. Какое между нами сравнение? Я - победитель вселенной. А ты человек самый презренный.

Г е р о с т р а т. Не будь горд, Александр: царствование твое миновалось, и от всего твоего величества на свете только пустой звук остался, власть твоя прешла. Здесь все в одном положении, и нет никакого разделения между царя и невольника. Тамо ты страшен был, где тебе множество народа повиновалось и жертвовало страстям твоим, а здесь лишен ты скипетра, лишен окружающих тебя льстецов, лишен боящихся тебя, и больше гнев твой никому не вреден.

А л е к с а н д р. О боги! Герострат ругается Александру!

Г е р о с т р а т. Я не знаю, для чего ты много меня унижаешь. Та ж причина понудила меня разорить Ефесский храм, которая понудила тебя опустошить всю вселенную. Оба мы основанием дел наших имели тщеславие, и оба мы живем в истории: ты разорителем вселенной, а я разорителем Ефесского храма.

А л е к с а н д р. Я искоренил гордость царей персидских и привел Грецию в безопасность!

Г е р о с т р а т. Ты искоренил гордость царей персидских, а на место оное свою восстановил. Освободив ее от чаемой напасти, ввел и в действительную напасть, которую она, тобой обманута, своею купила кровью.

А л е к с а н д р. Победители никогда игоносцами не называются.

Г е р о с т р а т. Но часто бывают. А я хотел показать, что великолепие света вдруг в ничто обращается и что все на свете суета.

А л е к с а н д р. Мне свет и поныне удивляется.

Г е р о с т р а т. Но моему великому предприятию еще больше удивляются. Слава моя ненавистью моих неприятелей не остановлена, даром что я не имел Курция...

А л е к с а н д р. Я не Курцием прославлен. Вся вселенная гремит о делах моих.

Г е р о с т р а т. И о сожжении Ефесского храма вся вселенная вспоминает..."

Александр сжег свое писание на огне свечи.

От бумаги остался хрустящий пепел... Глядя на него, Суворов в задумчивости сказал:

– Великой славе подобает и цель великая...

Прошло больше десяти дней, проведенных Александром за чтением книг и в размышлениях. Затем к Суворову явился Сергей Юсупов и рассказал, что графа Лестока арестовали и заточили в крепостной каземат. Лесток отказался принимать пищу и ничего не говорил при допросах. Его бывший адъютант Шапюзо показал, что Лесток получал деньги из Пруссии и Франции и был близок с прусским и шведским посланниками. Председателем следственной комиссии состоял Апраксин. Комиссия решила допросить Лестока с "пристрастием". На первой пытке он ни в чем не признался и под кнутом страшно ругал Бестужева.

Дом Лестока Елизавета подарила со всей утварью, обстановкой и серебром Апраксину.

Александр решил поселиться в ротной светлице, где ему приходилось иногда ночевать и раньше, будучи дежурным. О своем решении Суворов сказал командиру роты и Соковнину. Ни тот, ни другой нимало не удивились, только Соковнин заметил:

–

Не было бы это тебе, Суворов, через силу.

Он только подлил масла в огонь, паливший Александра. Поселясь в роте, Суворов отказался от услуг своих хлопцев и оставил под их присмотром у дяди в Преображенском полку Шермака. Он решил твердо стать "на свои ноги". Денег, полученных от отца, у него оставалось немного: он их послал на сохранение дяде и, получив за четыре месяца солдатское жалованье, увидел, что может расходовать на себя не более трех копеек в день. По табели 1720 года ему пришлось получить медью два рубля восемьдесят пять копеек; хоть и трудно, но надо было отказаться от чая с рафинадом, к чему он пристрастился с детства в отцовском доме.

Солдатский квас - его давали вволю - заменил Суворову чай. Бессменные кислые щи и каша, черный хлеб не являлись для Александра дивом - он и раньше столовался иногда у ротного котла, - но теперь ничего другого не было. От тяжелого солдатского корма у Суворова начались желудочные боли, против которых ничего нельзя было придумать, кроме добровольного поста. Он начал худеть и записал в своей тетради плохими французскими стихами:

Je suis maigre, acharne, comme ane sans etable,

Pareil en toute a un squelette veritable,

Ou a une ombre rampant dans la nature des aires,

Comme un navire faible, engloute par les mers*.

_______________

* Худой и остервенелый, как осел без стойла, я во всем напоминаю

настоящий скелет или призрак, влекущийся среди воздушных просторов

подобно утлой ладье, поглощаемой морской пучиной.

– Чудит барин!
– говорили между собой солдаты.

...Настала зима. Елизавета Петровна недолюбливала невскую столицу и особенно не жаловала хмурую и слякотную петербургскую зиму. Как обычно, она и в эту зиму объявила "шествие" в Москву всем своим двором. Семеновцев отправили туда же, чтобы нести дворцовые караулы. Видя, что Суворову трудно, Соковнин приказал зачислить его в московскую команду.

– Соскучился, поди? Отдохни в родительском дому... Или ты не рад?

Суворов поблагодарил, но ничем не выразил радости. Он не мог, подобно другим, ехать в Москву на почтовых. Быть может, Василий Иванович и не отказал бы сыну в этом расходе, но Александру не хотелось ни о чем просить отца. Он решил идти в Москву вместе с батальоном походным порядком.

ПЕРВЫЙ ПОХОД

Знатные морозы сковали землю и реки. Выпадали глубокие снега. Вьюги заносили малоезженый тракт. Путь батальона лежал большей частью летником, лесами, а кое-где, для сокращения пути, - зимником, по ледяной глади озер и рек.

Солдаты шли "без выкладки" - амуниция и ружья ушли вперед особым обозом. Но все же вначале батальон сохранял вид войска. Через заставу семеновцы шли строем по четыре в ряд, под барабаны и флейты, ротные командиры ехали перед ротами на конях, сержанты, капралы и унтер-офицеры находились на своих местах, под фурьерами* плескались пестрые значки.

_______________

* Ф у р ь е р ы - младшие командиры обозной роты.

После первой же дневки батальон преобразился. Батальонный, пропустив солдат, вернулся с адъютантом в карете обратно, ротные командиры, все обер- и унтер-офицеры сели в ямские возки и поскакали вперед на тройках с колокольцами. Вслед за тем солдаты достали из саней извозчичьей роты кто валенки, кто душегрейку, кто башлык, кто овчинный полушубок, кто суконные рукавицы, кто варежки. У многих на головах появились вместо треугольных шляп бараньи шапки, у кого не было шапок, те обвязались поверх шляп бабьими платками.