Александр Суворов
Шрифт:
Александр послушно открыл глаза. Перед ним стояла, улыбаясь, высокая девушка. Русая коса, перекинутая на грудь через плечо, тяжело свисала до пояса. Девушка от смущения зарделась. У нее были глубокие и темные глаза. Видимо, она не знала о встрече. Обе руки у нее были заняты. Она зачерпнула перед внезапным появлением гостей из кадушки пригоршню воды и поила из лодочки своих маленьких рук египетского голубка. Другой голубок сидел у девушки на плече и старался выклевать камушек из серьги. Девушка разжала руки, вода пролилась на пол, голуби испуганно вспорхнули.
– Остолбенели оба! – сердито молвила Головина. – Да хоть
Девушка низко, по-старинному, поклонилась. Александр ответил таким же поклоном.
Девушка рассмеялась глубоким бархатным смехом, и Суворов поймал себя на том, что готов сейчас выкинуть что-нибудь забавное, чтобы вызвать еще раз ее смех.
Птицы перелетали в высоком вольере перед стеклянной стеной, защищенной частой рыбачьей сетью и обвитой изумрудным на просвет диким виноградом. Где-то заливались серебряным колокольчиком канарейки; раздувая хохол, верещал какаду, качаясь на огромном листе раскидистой пальмы. А рядом с этой великолепной пальмой поднималась из зеленой кадки стройная елочка, и на ее вершине какая-то невзрачная русская птичка неведомой породы неустанно повторяла коротенькую руладу.
Дело порешили быстро. 10 декабря был сговор, 18-го генерал-майор Суворов был помолвлен с княжной Варварой Ивановной Прозоровской, дочерью отставного генерал-аншефа. 22 декабря было обручение, а 16 января играли свадьбу.
Все время до свадьбы Александр Васильевич прожил в тихом, почти умиленном состоянии. Был необычайно серьезен. Даже походка его стала более плавной, как будто он неосторожным, резким движением боялся расплескать свое чувство. Все обычаи и обряды, сопряженные с браком, он исполнял с такой серьезностью, что окружающие невольно улыбались. Как-то ненароком Василий Иванович подглядел, как сын смотрится в зеркало, изучая свое лицо. Старик отошел на цыпочках и, улучив минутку, решил в последний раз поговорить с Александром. Дело еще стояло на той черте, когда и жених мог, не пороча девушку, отказаться, и невеста – указать «от ворот поворот», не срамя жениха.
– Что-то ты, сынок, стал очень задумчив, – начал Василий Иванович. – Мальчишник, что ли, устроить? Погуляй напоследях.
– Зачем людей смешить, батюшка! Я не мальчишка. Я не о том думаю.
– Правду сказать, молода она для тебя.
– Зачем молода? Засиделась в девках. Молодой майор ее не возьмет.
– Красавица…
– А что же? И я не урод.
– Верно: «молод, да смород, а и стар, да б'aсок» [117] . Больше пяти тысяч в приданое кроме рухляди из старика не выжать. Разорились они.
117
Смород– урод; басок – красив.
– Зато мы, батюшка, богаты…
– Кабы не стала транжирить. Покупать она любит. Вещи любит.
– Всё в дом, а не из дома…
Александр повторял все прежние доводы отца, когда тот думал, что сын колеблется.
– Стало, так: «Жребий брошен»… А ты помнишь Пелагею? Знаешь, ведь я у Головиной ее вам купил. Триста рублей дал.
– Какую Пелагею, батюшка?
– Вот те на! И Пелагею забыл! Да помнишь, у Василия Васильевича домоправительница была, все его причуды до тонкости знала. Всем домом вертела, проныра баба.
– Та старушонка, серая
– Она, Пелагея. Немудрено: если Прасковью Тимофеевну не сразу признал, то Пелагею и подавно забыл.
Суворов поёжился. Бывая с отцом в новом доме, он приметил Пелагею, хотя и не узнал. Низко кланялась и исчезала, не проронив ни слова. Вот она-то, оказывается, и вертела новым домом, а казалось, что он вертится сам собой.
На третий день после свадьбы молодые, по обычаю, делали визиты. Маршрут составляли Василий Иванович с Прасковьей Тимофеевной так, чтобы, не делая лишних концов, управиться к вечеру: предстояло объехать пол-Москвы. Последний визит – в усадьбу посажёной матери.
Стоял крепкий морозный день. Карету, поставленную на полозья, запрягли шестеркой с выносными и форейтором на первой паре. «Молодые едут собирать подарки» – так определили главную цель визитов. По дедовскому обычаю, в каждом доме, посещенном молодыми, им что-нибудь дарили.
Дарили иногда и ценные вещи, а то отделывались и пустяками. Старались не дарить новокупленных вещей, хотя иногда покупали вещи нарочно для свадебного подарка. Смысл обычая заключался в том, что подаренные вещи, переходя из дома в дом, роднили людей между собой.
К концу дня зазябли форейтор, кучер, выездные казаки и кони. Зазябли и сами молодые. Визиты были по необходимости краткие, и Суворов с Варварой Ивановной, выслушав поздравления, пожелания, поймав в них иной раз тонкую насмешку, перекинувшись двумя-тремя словами о том, что настали лютые морозы – «да тепло ль у вас в новом-то дому?» – не успев согреться, прощались и торопились одеваться: Варвара Ивановна – в соболью шубку, Александр Васильевич – в генеральский плащ с бобровым воротником. Казачок выносил за ними новый подарок. «Пошел!» Карета, визжа полозьями по снегу, грузно катилась дальше. Люди Суворовых тоже не успевали отогреться на кухне или в ближнем кабаке и, коченея, проклинали все на свете.
В карете стало тесно от подарков. В ногах у молодых горой высились ларцы, ящики, пестрядинные [118] мешки, рогожные кулечки, узелки в шелковых платках, узлы, тюки и даже целый ящик с китайским чаем, зашитый в телячью шкуру шерстью внутрь. На ухабах подарки дребезжали. На поворотах гора их оплывала, распадалась. Рискуя заморозить пальцы, молодая жена поправляла вещи и вслух повторяла:
– В голубой коробке – от Шихматовых. Ящик – от Долгоруких. Это – от Голицыных. А от батюшки – знаю что…
118
Пестрядинный – из грубой льняной или хлопчатобумажной ткани из разноцветных ниток, обычно домотканых.
И она возвращала в который уже раз на самый верх пирамиды небольшой узкий полированный ящичек, похожий на футляр для флейты, – подарок тестя мужу дочери. Но ящичек упорно сползал вниз. Что в нем? Не всё дарили открыто, чтобы дома молодые могли ахнуть от изумления или посмеяться…
– Оставь, пожалуйста, ты заморозишь руки! – сердито сказал наконец Суворов.
Предпоследний визит по маршруту – в старый суворовский дом у Никитских ворот, последний – к «птичнице», названой свекрови, на Яузу, и оттуда наконец домой.