Александр Суворов
Шрифт:
Победой у Козлуджи Суворов положил конец не только кампании, но и войне в целом. Турция исчерпала свои силы и согласилась на мир.
10 июля 1774 года в Кючук-Кайнарджи, за Дунаем, Румянцев подписал с Турцией мир, выгодный для России. Крымское ханство стало независимым от Турции и, естественно, подпадало под влияние могущественного северного соседа – России. Согласно мирному договору, Россия приобрела в Крыму Керчь и крепость Еникале – на другом берегу Керченского пролива, то есть свободный выход из Азовского моря в Черное. Кроме того, турки отдали крепость Кинбурн в устье Днепровско-Бугского лимана, но более сильная крепость – Очаков – на берегу лимана осталась за турками. Русские торговые суда получили право свободного плавания по Черному морю и через проливы Босфор и Дарданеллы. Наконец, турки
Суворов мог гордиться тем, что таким успешным окончанием войны правительство Екатерины II обязано в большой мере ему.
В кампанию 1770 года Румянцев с армией в 25 тысяч человек разбил при Ларге 80-тысячную турецкую армию, а при Кагуле одержал победу над сильнейшим (в десять раз!) противником. В Туртукае, Гирсове и Козлудже Суворов нанес противнику не менее чувствительные удары. Победы Суворова знаменательны еще и тем, что при Ларге и Кагуле фельдмаршал Румянцев обладал всей полнотой власти, а Суворову приходилось не только побеждать неприятеля, но и завоевывать право на самостоятельность, побеждать косность, преодолевать козни завистников. Эти победы давались ему труднее, чем победы на полях сражений, и уносили много здоровья и сил.
В августе 1775 года Суворов, находясь в армии, получил одно за другим два известия из Москвы: первое – радостное, что у него родилась дочь, названная при крещении Наталией; второе – печальное: умер в Рождествене его отец.
Получив отпуск для принятия наследства, Суворов приехал в Москву, где находилась в то время императрица Екатерина. Она приняла его ласково и предложила Суворову командование Петербургской дивизией, что требовало от него переезда в Петербург. Пост, предложенный Суворову, был очень почетным: после командира гвардейской дивизии командир Петербургской дивизии является в военном окружении императрицы самым приближенным к ней лицом.
Но Суворов отказался принять предложенный пост, объяснив, что ему нужен по крайней мере год, чтобы привести в порядок дела наследства. Екатерина II не настаивала на своем предложении и согласилась дать Суворову отпуск.
Отказ Суворова удивил и рассердил Варвару Ивановну и послужил причиной их первой и очень серьезной ссоры. Она, не обинуясь, назвала отказ от почетного назначения непроходимой тупостью.
– Вам угодно, – быстро говорила она, – всю жизнь быть в роли поддужного [122] у разных рысаков вроде Румянцева или Репнина? Вы хотите, чтобы я в Москве закисла и сделалась тетёхой вроде вашей «птичницы» Прасковьи Тимофеевны? Кстати сказать, ваши попугаи-неразлучники сдохли – чего-то не то съели, а может быть, Пелагея им нарочно чего подсыпала… Нет, сударь, довольно мне вас встречать и провожать, а между тем, всем на смех, слыть «соломенной вдовой»!..
122
Поддужный – находящийся под дугой, прикрепленный к дуге.
Если говорить кавалерийским языком, Варвара Ивановна «закинулась» и «понесла», торопясь разом выпалить все, что накипело на сердце.
Онемев от изумления, Суворов слушал жену. И в самом деле, ведь не прошло еще двух лет со дня их свадьбы, а жена его три раза провожала и три раза встречала. И за эти неполные три года Варвара Ивановна стала совсем другой.
Суворов хладнокровно выдержал первый налет семейного противника, подобно тому как войска его выдерживали бешеные налеты турецких спагов [123] . Он спокойно начал представлять свои резоны:
123
Спаги – конница султана.
– Отец умер… Что же мне – бросить наследство, запустить хозяйство или профинтить, пустить на ветер?
– Ты теперь стал богаче, чем сам считаешь! – загадочно ответила жена.
Суворов развел в недоумении руками и посмотрел вокруг, оглядывая множество ненужных ему вещей. Их и в день свадьбы было уже много, а за время отлучек
– А ты бы поехала со мной в Петербург?…
– Не думала бы ни минуты! – загораясь надеждой, живо отозвалась жена.
– Да как же зимой, в морозы маленькую везти?…
– А-а! «Маленькую»! – жестко, почти злобно проговорила жена. – А обо мне ты не подумал?…
Суворов умолк.
Он почувствовал, что терпит поражение в серьезной схватке с сильным противником, и кинулся за советом и помощью к Прасковье Тимофеевне. После женитьбы он виделся с ней всякий раз, когда приезжал в Москву, но лишь теперь разглядел, что Головина за короткое время сильно сдала, – перед ним была дряхлеющая старуха.
– Жаловаться приехал? Вот то-то, – сказала старая «птичница», усадив гостя после приветствий, объятий и поцелуев в кресло. – Недолго при матери был, а покойный Василий Иванович, не тем будь помянут, мало тобой занимался. Немудрено, что нашу сестру не понимаешь.
– Мне некогда было заниматься женщинами.
Головина рассмеялась, лицо ее помолодело.
– Ну, вот теперь, милый, займешься. Одну поймешь – и всех поймешь…
– А попугаи сдохли, – некстати брякнул Суворов.
«Птичница» махнула рукой:
– Я-то, старая дура, подарила «неразлучников», а он, наш милый, прямо чуть не из-под венца убежал в армию!..
– У меня был краткий отпуск. Я и так просрочил целый месяц.
– Еще бы не просрочить!.. А куклу видел?
– Это вы придумали, Прасковья Тимофеевна?
– Ан нет. Сама она, сама. Я даже пеняла ей. И с тех пор между нами ровно кошка пробежала. Показаться ей на глаза не смею. А по Наташеньке скучаю. Дочка вся в тебя.
– Как будто так.
– Не «как будто так», – рассердилась Прасковья Тимофеевна, – а вылитая ты! Перо в перо!.. Да, не пришлось Василию Ивановичу внучку понянчить!..
Суворов молчал.
– Эх, Саша, сердце у тебя нежное, только ты на нем солдатской лямкой мозоли натер.
– Она меня не любит! – неожиданно для самого себя воскликнул Суворов.
Поездка Суворова по имениям отца откладывалась со дня на день. Не то чтобы он откладывал ее нарочно, но и не торопился. Да и хлопоты по утверждению за ним наследства отца задерживали. Дело, само по себе простое и ясное, из-за канцелярской волокиты обращалось в сложное и запутанное: приходилось ходить по нескольку раз в одно и то же место, доказывать очевидное и несомненное. У Суворова не было искусства в подобного рода делах; того, чем владел Василий Иванович в совершенстве, не хватало его сыну. Суворов мог бы ускорить дело незначительными подачками мелкой канцелярской сошке, но это было ему противно. Он мог бы обратиться за помощью к влиятельным друзьям покойного отца или пустить в ход свои новые связи, приобретенные женитьбой на княжне Прозоровской, но этого-то он избегал больше всего. Пойти и поклониться тестю сначала мешала Суворову застенчивая гордость. А старик Прозоровский, сбыв с рук дочь и подарив зятю нагайку, уехал осенью в подмосковную усадьбу и предался любимому занятию – псовой охоте. Скакать по полям на коне старик уже не мог, охота по бедности у него была плохая, но он все же ездил в поле, кричал, увидя зайца, и приказывал кучеру гнать дрожки по кочкам, заходясь в охотничьем азарте. На замерзших кочках вспаханного пара ему и «выбило душу». Однажды старого князя привезли с охоты домой без памяти. Теперь он лежал в усадьбе, разбитый параличом, и медленно поправлялся.