Александр Суворов
Шрифт:
Василий Иванович, вручив Варваре Ивановне небольшой футляр (наверное, бриллианты!), предложил молодым отогреться и выпить чаю. Оба отказались: «Дома отогреемся». Скорей домой!
В прихожей Василий Иванович снял с вешалки и накинул на плечи Александра новую доху из пыжиков [119] – свадебный подарок сыну.
– А что тестюшка подарил милому зятю? – спросил он.
Варвара Ивановна весело засмеялась:
– Что спрашиваете, батюшка! Сами знаете – нашу знаменитую родовую…
119
Пыжик–
Василий Иванович покачал головой.
Храпя и дыша морозным стылым паром, поводя опавшими заиндевелыми боками, кони едва влекли тяжелую карету к дому «птичницы»…
– Не скидывайтесь, идите прямо в шубах! – крикнула Головина с верху лестницы.
Супругов ввели в прохладную столовую. В камине жарко пылали березовые поленья. На столе кипел самовар.
– Шубы на лежанку! – командовала Прасковья Тимофеевна. – Девки, давайте сюда горячие валенки! Варюша, скидывай свои заячьи полусапожки и туфли долой! Девки, стащите сапоги с генерала!.. Ногу давай! Ну? В валенках бы и визиты делать. К огню не подходите. Садитесь к столу. Главное, ноги согреть, а руки что…
Согревая руки о горячий стакан с чаем, Суворов слушал веселое щебетание женщин. Названая свекровь выспрашивала, как где принимали, кто и что подарил. Молодая жена перечисляла подарки, полученные в этот день.
– Репнины – ящик чаю.
Головина всплеснула руками.
– Долгорукие – ящик, наверное с бутылками венгерского из своего погреба.
– Та-ак! А тесть что?
– Ну, само собой: нашу прозоровскую родовую…
И обе расхохотались.
– А что же это за «прозоровская родовая»? – спросил Суворов, отхлебывая с блюдца чай.
– Плеточка, сынок, жену учить, – нараспев ответила Прасковья Тимофеевна. – Да ты не хмурься – один символ. Уже сто лет, пожалуй, прозоровская родовая ничьей спины не обжигала… Да, выпустил Прозоровский нагаечку из рук, чует, что род угасает… Ну а старуха Олсуфьева что?
– Куклу. Такая прелесть! Глаза закрывает, – похвасталась молодая жена.
– Мальчик?
– Нет, девочка.
– Надо бы мальчика. Ну а Голицыны?
– Голицыны, – торжественно произнесла Варвара Ивановна, – подарили нам кубок Венеры Флорентийской…
Прасковья Тимофеевна даже ахнула.
Чеканный серебряный кубок Венеры Флорентийской попал в Россию в начале XVII века. Его приписывали знаменитому мастеру Бенвенуто Челлини [120] . Уже полтора столетия кубок обращался среди московской знати, переходя из дома в дом, из рода в род в качестве свадебного подарка. И если случалось, что кубок попадал в руки молодоженов из рода, до сей поры незнатного, это означало, что тем самым владельцы кубка включаются в круг знатнейших семейств Москвы.
120
Челлини Бенвенуто(1500–1571) – выдающийся итальянский скульптор, ювелир, живописец, музыкант эпохи Ренессанса.
– Цени
Хозяйка проворно ушла. И Суворов и Варвара Ивановна, переглядываясь, улыбались. Они ждали последнего подарка с терпеливым любопытством.
Прошло минут десять. Из дверей показалась Головина с большой круглой золоченой клеткой. В ней бились, испуганно стрекоча, два маленьких красногрудых попугайчика с большими черными выпуклыми глазами.
– Неразлучники, – объяснила «птичница», – вечно вместе. Вы мне их не застудите, они холода не любят… Везите домой скорее, – заторопила гостей хозяйка. – А валенки не в счет, не надо переобуваться. Домой! Домой!
Супруги поспешно облачились. Варвара Ивановна целовала Прасковью Тимофеевну, та передавала поцелуи названому сыну, обнимая их сразу обоих. Клетку, обернутую темной тафтой, казачок вынес вслед молодым в карету.
Как на грех, форейтор куда-то отлучился. Суворов сунул клетку в руки жены, скинул доху и плащ, выскочил из кареты, захлопнул дверцу, взлетел в форейторское седло и зычно крикнул:
– Пошел!
Шестерка рванула. Выносные гикнули. Кучер стегнул коней. Испуганные галки посыпались с берез – казалось, что внезапный вихрь сорвал с ветвей и развеял черную листву.
Дома первым делом внесли в тепло клетку с попугайчиками и налили им в пойку воды. Челядь перетаскала в зал подарки и разместила по столам.
Супруги остались одни, лицом друг к другу. Варвара Ивановна, блистая взглядом, говорила:
– Вот ведь какой! Говорили – озорник, а он был всё смирный-смирный. Наконец сорвался – созоровал.
Лицо Суворова засветилось изнутри и стало прекрасным. Он преклонил колено и, не отрывая глаз от лица жены, сказал, повторяя слова знаменитого рыцаря из Ла-Манча:
– Прекрасная дама, я свершу тысячу сумасбродств, чтобы доказать вам мою любовь.
Варвара Ивановна не имела ни малейшего понятия о Дон Кихоте, но она, величаво коснувшись плеча Суворова, ласково сказала:
– Встаньте, кавалер. Я недостойна, чтобы вы стояли передо мной на коленях.
О форейторе забыли. А он, не догнав кареты, прибежал в диком испуге в дом – в слезах и взмокший. В людской поварне кучер, выездные казаки и выносные, товарищи форейтора, выпив вина, хлебали щи. Прямо с разбегу форейтор повалился в ноги Пелагее и завопил:
– Пелагеюшка! Матушка! Петровнушка! Смилуйся!..
Пелагея пнула его ногой:
– Встань, срамник! Пойду доложу, спрошу, что с тобой делать.
Она вышла, постояла в темном переходе, затем вернулась и сказала:
– Барыня приказала дать тебе вина. Садись обедай!
Форейтор вытер мокрое от слёз лицо шапкой и сказал:
– Премного благодарим!
Стряпка налила ему вина.
Пелагея ворчала:
– Срам какой! Завтра вся Москва будет говорить:
«Прозоровская-то какова! Сразу муженька обротала – посадила в одном мундире, в орденах да еще в валенках форейтором!»