Александра и Курт Сеит
Шрифт:
По правде говоря, Шура и сегодня никуда бы не поехала – ей казалось некрасивым развлекаться, когда отец болеет. Но он сам настоял, заявив, что его мучает совесть, ведь он привез дочерей в Петроград, чтобы они развлекались, а в итоге сделал их почти своими сиделками.
Поэтому, когда Татьяна Чупилкина заглянула с визитом и предложила составить ей компанию на литературном вечере, посвященном Пушкину, Юлиан Матвеевич твердо сказал, что Шура должна поехать. Тем более он работал над бумагами, а Валентина как раз отправилась в Царское Село, навестить престарелую родственницу Константина,
– Езжай, развлекайся, моя радость. – Он поцеловал младшую дочь и крепко сжал ее руку. – Запоминай все тщательно, потом расскажешь мне, что интересного говорят о Пушкине столичные любители литературы.
Она все же попыталась возразить:
– Но папа, я не могу оставить тебя одного.
– Не беспокойся, я все равно буду целый день работать.
– И забудешь поужинать!
– Не забуду, я уже сказал Авдотье, чтобы она мне напомнила. Все-все, не спорь! Ты едешь, это вопрос решенный. Я и сам обязательно побываю на таком вечере, когда выздоровею. «В день уныния смирись…»
Шура вздохнула.
– «День веселья, верь, настанет…»
Упоминание о кухарке и правда немного успокоило. Действительно, что это она запаниковала – в доме трое слуг, без присмотра отец не останется, а если он собирается весь день писать, то она ему будет только мешаться. Так что она постаралась успокоить свою совесть обещанием непременно провести с папой весь завтрашний день и с благодарностью приняла Танино приглашение.
К тому же хоть ей, без сомнения, и хотелось побывать на литературном вечере, но еще больше хотелось пообщаться с Таней. Они столько времени не виделись и даже не имели возможности переписываться. А на недавнем ужине было слишком много народу, им почти ни о чем не удалось поговорить.
Она подозревала, что и Таня не просто так ее пригласила, а тоже хочет пообщаться tete-a-tete. Не зря же она выбрала день, когда Валентина и Костя уехали (о чем она несомненно знала – в разговоре мелькнула фраза, что ей об этом сказал Джелиль, встретивший их в кондитерской, куда они зашли выпить шоколада перед поездкой).
К сожалению, в дороге разговор не клеился. Нет, они, естественно, беседовали, но о таких банальных вещах, о которых говорят все – о переменчивой петроградской погоде, о надеждах на скорое окончание войны, о Пушкине, в конце концов, все-таки они ехали на посвященный ему вечер.
Правда, и на эту тему ничего особо интересного сказано не было. Разве что вскользь брошенное Таней замечание, когда она рассказывала, как танцевала на концерте в госпитале, где присутствовала Царская семья, фрагмент из балета «Золотая рыбка»:
– Государь – большой знаток русской литературы и горячо любит Пушкина. Между прочим, Великие княжны Ольга и Татьяна получили свои имена в честь сестер Лариных, героинь «Евгения Онегина».
Шура признала, что ей это никогда не приходило в голову, а ведь должно было – подобное сочетание имен бросается в глаза и должно сразу вызывать ассоциацию с «Евгением Онегиным». Тем более у настоящего знатока и любителя Пушкина! Надо будет у отца спросить, обращал ли он внимание на этот любопытный факт.
На этом разговор завершился, потому что они прибыли на место.
За знаменитой поэтессой она пойти не решилась, как бы ей этого ни хотелось, да и вообще пока старалась держаться рядом с Таней. Ей было немного не по себе в этом обществе странных речей и не менее странных нарядов. Роскошные, хоть и немного экстравагантные туалеты тут соседствовали со скромными платьями курсисток, а мундиры и фраки – с подчеркнуто простонародными костюмами. Ее собственное скромное платье для выездов казалось ей тут немного неуместным.
Дамы с короткими стрижками, густо подведенными глазами и сигаретами в длинных мундштуках разговаривали наравне с мужчинами и громко смеялись над шутками. Кавалеры говорили о политике и поэзии, театрально ерошили волосы и повышали голос, перебивая собеседников. Один молодой человек в вышитой косоворотке громко вещал:
– Россия не есть лишь бесформенная и инертная масса, пригодная исключительно к тому, чтобы быть вылитой в любую форму европейской цивилизации и покрытой, по желанию, лоском английским, немецким или французским… Россия есть живой организм, она таит в глубине своего существа свой собственный нравственный закон, свой собственный умственный и духовный уклад…
Это было бы очень интересно, если бы Шура только вчера не прочитала эти строки в мемуарах фрейлины Тютчевой. Она хотела было сказать об этом Тане, но, обернувшись, поняла, что слишком увлеклась наблюдениями и упустила момент, когда та куда-то отошла.
Боже правый! Шура слегка запаниковала, чувствуя себя как потерявшийся посреди людной улицы ребенок. Кругом все незнакомые и странные, если с ней заговорят, она, может быть, и не найдет что ответить!
Она протиснулась вдоль стенки мимо группы элегантных дам, одна из которых горячо говорила:
– Господи, да хватит о Наташе Ростовой! Импровизация, русская душа – как же! Только мужчина мог придумать такую глупость. Во времена войны с Наполеоном все барышни стояли в очередь к великой Колосовой, обучавшей молодых дворянок народным русским танцам. Несомненно, Наташа тоже у нее училась.
В следующей комнате обсуждали уже не литературу, а политику.
– Такова российская традиция – давать государям прозвища, – говорил серьезный молодой офицер. – Александр I звался Победителем, спорный вопрос – заслуженно или нет, но по крайней мере понятно, за что. Все-таки Наполеон был побежден в его царствование.
Шура собиралась пройти мимо, но ее остановил смутно знакомый насмешливый мужской голос:
– А вот Николая I прозвали Палкиным, и почему-то я не сомневаюсь, что это прозвище было дадено более искренно.
Она попыталась разглядеть человека, который это сказал, но не увидела даже его затылка – он стоял к ней спиной и к тому же был заслонен другими людьми. Тем временем многие рассмеялись, серьезный офицер натянуто улыбнулся, но тут же продолжил:
– Александр II, как все знают, получил прозвание Освободитель.