Александровскiе кадеты. Смута
Шрифт:
— Пропустите! Пропустите, мне нужно!.. — раздалось звонкое.
Множество стриженых голов повернулось в ту сторону.
Девушка выбежала на свободное пространство, и в неё разом впились сотни и сотни глаз; каждому хотелось, чтобы это его нашли, чтобы к нему бежали опрометью, едва не потеряв платок.
Мотнулась длинная, роскошная, толстая коса.
— Вы куда, красавица? — загородил девушке дорогу Семен Ильич Яковлев, командовавший вторым батальоном александровцев.
— Господин полковник!
— Суженый? Ну, у нас есть из кого выбрать! — полковник подкрутил ус, но красавица даже не взглянула на бравого офицера.
— Есть у меня он уже! — звонко раздалось над импровизированным плацем.
— Это кто же? — осведомился Яковлев.
Девушка окинула быстрым взглядом ряды полка.
— А во-он стоит! На правом фланге! Первого батальона первой роты!..
Все так и повернулись.
А там, на правом фланге, навытяжку застыл красный, словно спелый крымский помидор, Всеволод Воротников — это к нему лёгкой летящей походкой шла через плац мимо строя александровцев там самая поповна Ксения, из славного града Зосимова.
Кто-то первым крикнул «ура!» и клич подхватили, да так, что миг спустя от этого «ура» содрогался весь Харьков.
Ксения сама залилась краской, но шла гордо, прямая, никого не боящаяся и не стесняющаяся.
— Господин прапорщик! Выйти из строя! — Чернявин старался, чтобы это прозвучало б строго, но получилось не очень. — Господин прапорщик, что же вы красну девицу заставили за собой гоняться?..
— А он не заставлял! — бойко выпалила Ксения. — Я сама! Батюшка благословил! Вижу, сказал, что он и есть твой суженый, Господом посланный! Иди, сказал, дочь, и скажи ему, что благословляю я вас!..
— Что ответите, господин прапорщик?
Воротников чётко, как на параде, вышел из строя, отбивая шаг.
Ксения, отчаянно краснея, встала перед ним — и Федору показалось, что вот-вот развернутся у неё за спиной белые крылия, и что взлетит она, аки агнелы Господни.
Вот только что сам Две Мишени признавался в любви Ирине Ивановне Шульц, но то было в мрачном расстрельном подвале, а тут — тёплым и ясным русским вечером, когда вдруг стихла на миг война, и отчаянный сердцеед Севка, по котором вздыхали, а, может, и плакали десятки красавиц от Гатчино и до Елисаветинска, стоит перед Ксенией, которую и встретил-то буквально только что, и все видят, что да, он — для неё и она — для него.
Севка был не мастак на громкие слова перед всем миром. Поэтому он просто сгрёб Ксению в охапку, подбросил, легко, словно куколку и вновь поймал.
А потом поцеловал.
Глава XII.2
— Идёмте, господа.
Две Мишени внял-таки просьбам Ирины Ивановны и обзавёлся костылём. Но в госпиталь отправляться решительно отказался — рана, мол, пустяковая.
Нифонтова-старшего Севка Воротников до врачей-таки дотащил, и того прооперировали — удачно. В харьковских лазаретах открылось немало раненых красных бойцов, с ними тоже надо было что-то делать.
Но сейчас они шли в бывшее
Правда, не все. Севку Воротникова полковник не взял, просто приказал остаться.
— К тебе невеста приехала, Всеволод. Вот и побудь с ней.
Севка залился краской.
— Господин полковник… Константин Сергеевич…
— Ну что «Константин Сергеевич»? Вам обвенчаться надо, отец Корнилий всё уже готовит, я за посаженного отца буду, а Ирина Ивановна вот — за мать. Так что радуйся, господин прапорщик, а мы другие дела, грешные, делать пошли.
Севка казался донельзя несчастным, но тут, на счастье, пожаловала сама Ксения, улыбнулась — да так светло, счастливо и радостно, что рот у Всеволода сам разъехался до ушей.
— А я как раз с отцом Корнилием и поговорила, — объявила она. — Пойдём, любезный мой, он тебя тоже видеть хотел…
И Севка, как зачарованный глядя на Ксению, без споров пошёл за ней.
— Вот и хорошо, —проворчал Две Мишени, глядя им вслед.— Нечего им за нами ходить. Незачем.
— А…а куда мы идём-то, Константин Сергеевич?—наивно спросил Петя Ниткин.
Лев Бобровский закатил глаза.
— Святая ты простота, господин прапорщик.
— Чего это я «святая»? — обиделся Петя. — Куда мы собрались-то?
— В гости, — сухо сказал Две Мишени. — В гости к товарищу Бешанову.
— Ой…
Петя разом всё понял. И побелел.
Ирина Ивановна сжала ему локоть.
— Тебе необязательно там быть, Пётр.
— Нет… нет! — Петя даже ногой топнул. — Я понял… то есть сперва не понял, а теперь понял, простите! Я буду, обязательно! Идёмте, хватит тянуть!
…У здания бывшей ЧК стоял внушительный караул; в вестибюле они столкнулись с парой очень озабоченных офицеров-алексеевцев — белые фуражки со светло-синим околышем — тащивших куда-то целые вороха бумаг.
— Господин полковник!..
— Здравия желаю, господа. Что это у вас?..
— Михаил Васильевич вот назначил в комиссию по расследованию деятельности ЧК, — пожаловался один из офицеров, с погонами капитана и бело-синим крестом Алексеевского полка на груди. — Честное слово, господин полковник, я подпоручиком безусым с япошками дрался, думал, всё уже повидал… а вот это читать начала — верите ли, господин полковник, замутило, точно институтку. Меня!..
— Ничуть не удивлён, господа, — строго сказал Две Мишени. — Протоколируйте всё, и как можно подробнее!.. Освобождённых узников опросили?
— Так точно.
— Хорошо, исполняйте. А мы тут должны повидать кое-кого…
Офицеры проводили их, спускавшихся в подвал, подозрительными взглядами, но промолчали.
Здесь, в подвале, тоже стоял караул, но немногочисленный. Охранять было особо некого — персонал ЧК в большинстве успел разбежаться, кто-то сгинул в уличных боях, расстрельную команду коменданта Фукса перехватили дроздовцы. Фукс сдаваться отказался, отстреливался до последнего патрона, а последний потратил на себя. Его люди попытались было прорваться и все полегли под очередями «гочкисов».