Александровскiе кадеты. Смута
Шрифт:
— Здравствуй, Юля.
— Здравствуйте… товарищ полковник.
— Хорошо, что хоть ты меня «гражданином начальником» не величаешь, — улыбнулся Петров. — Юля, я с тобой буду говорить, как со взрослой, без скидок. Ты нам можешь очень помочь; это связано с твоим родственником, Сергеем Никаноровом.
— А что ж с ним? Он тут появился, в школу приходил, — не моргнув глазом, заявила Юлька. — Очень-очень сердитый, не знаю уж почему!
— А потом? — мягко поинтересовался полковник.
— А потом я ему позвонила, — Юлька вспомнила наставления Стаса:
— Зачем?
— Он… злой был очень.
— И ты решала с ним поговорить?
— Решила.
— И поговорила?
— Поговорила. Он во Всеволожск ездил, а я с ним.
Петров кивнул.
— Всё так. И как же ты решилась?
— А чего мне бояться? — нахально сказала Юлька. — Он же мой родственник, хотя дядя не родной, а двоюродный.
— Гм. Ну, допустим. А потом?
— Мы поговорили… по пути. А потом ученики профессора Онуфриева меня домой отвезли.
— И Сергей Никаноров не сказал, где же он пребывал всё это время? Почему исчез с работы, почему не выходил на связь?
— Не говорил, — ответила Юлька чистой правдой. Дядя Серёжа и впрямь ведь не говорил, что, был, мол, в другом временном потоке! Поджилки у неё, конечно, всё равно тряслись; и ей вдруг очень-очень захотелось оказаться там, на Каменноостровском(а не Кировском) проспекте.
— А о чём же вы разговаривали, если не секрет?
— Я спрашивала, почему он такой сердитый. На меня сердится, на маму…
— И почему же?
— Мы живём неправильно.
— А как правильно?
— Своим трудом всего добиваться. А нам вот квартира по наследству досталась.
— Да, — кивнул полковник. — Могу только поздравить. А куда уехали профессор Онуфриев с супругой, вы не обсуждали?
— Нет. И я не знаю, куда точно они уехали. Говорили, что в санаторий какой-то.
— Так надолго?
— Так они же старенькие какие!
— В общем, ничего интересного вам гражданин Никаноров не рассказал?
Юлька помотала головой. И добавила:
— Он всё равно сердитый очень. Словно хочет с кем-то поругаться, неважно, по какому поводу. Просто хочет. Точно неприятности у него ужасные.
— Неприятности у него действительно есть, но исключительно по его собственной вине и далеко не такие, что невозможно разрешить. Вот, Юля, возьми мой телефон. Будешь говорить с… дядей Серёжей, скажи ему, пусть не скрывается, а позвонит прямо мне и все его проблемы будут решены. Хорошо?
— Конечно, — легко согласилась Юлька. И в самом деле, чего не пообещать? Особенно, если с дядей Серёжей она встретится в таком месте, откуда полковнику дозвониться невозможно при всём желании?
…Стас, Михаил и Паша тоже уволились с работы. Рассказ Юльки про Петрова восприняли очень серьёзно, разработали целый план по уходу; сама машина устроена была ими глубоко в лесах Карельского перешейка, там, где не было никаких дотов линии Маннергейма, во все времена привлекающих любопытный народ. Подвал
Но зато уцелел подвал, где теперь и стояла тщательно собранная машина переноса, а рядом — дизельный генератор с аккумуляторами, которые хозяйственный Стас раздобыл где-то «слева».
— И никаких тебе счетов за свет, — Михаил, пыхтя, отвалил тяжеленную стальную плиту, закрывавшую вход. — Всё запомнила, Юляш? Давай, запускай.
Пришлось ждать, когда если не сойдёт, то хотя бы слежится-осядет снег, дабы не оставлять следов.
— Мы-то все ждём, когда ты безо всякой машины туда-сюда ходить сможешь, — улыбнулся Стас.
— Смогу, — упрямо сказала Юлька. — Вот увидите, смогу!
…Какое-то время пришлось ждать, пока всё «раскрутится», а «напряжённость достигнет нужного уровня». Стас, Паша и Михаил стояли молча, одетые «по времени места назначения».
И, когда огоньки наконец мигнули, Юлька ощутила — да, вот оно, дорога открывается.
Теперь предстояло всего лишь оттолкнуться от реальности.
В доме по Каменностровскому проспекту, роскошном доме с курдонером, в квартире номер 21, зазвонил звонок.
Молодая горничная в опрятном сером платье и белых перчатках сняла трубку.
— Степан Евграфыч? Что там? До хозяев пришли? Трое и девочка с ними? Сейчас доложу…
— Открывайте, Машенька, открывайте скорее! Это наши, мы их ждём… — Мария Владимировна выглянула из дверей гостиной.
После объятий и поцелуев (даже Игорёк, расчувствовавшись, вдруг чмокнул Юльку в щёку, после чего ужасно смутился) сели, как положено у русских людей, «поесть с дороги».
Подавали телятину, дичь, буженину, пироги; к чаю вынесли фрукты.
— Вот почему у проклятых буржуинов клубника зимой — пожалуйста? — Стас уплетал за обе щёки.
— А народ в это время голодает, как писали в наших учебниках, не забывай, — Паша наставительно поднял палец.
— Голодает тот народ, который работать не хочет, — резко сказал профессор. — Мы вот горничной нашей хорошо платим, как квалифицированному рабочему на заводе, потому что работа у неё трудная, а Маша старается, место ценит и отношение… Но, дорогие мои, это неважно. Дела наши тут — отличны, и даже Сережа Никаноров их испортить не смог.
Юлька встрепенулась, забыв на время даже о мороженом с вишнями.
— Я, я не знала, как лучше будет… Вот, простите, если что-то не так, но…
— Милая моя, — бабушка встала, обняла её. — Ты всё сделала правильно. Не должно в нашем бывшем семьдесят третьем ничего остаться, никаких следов. А тут — работы по горло, друзья. И с лекарствами, и с электротехникой. Вот, прошу всех в кабинет, я там чертежи расстелила…
Игорёк и Юлька сидели в его комнате, настоящей мальчишеской, с винтовкой на стене и патронташем, правда, патроны были малокалиберные.