Александровскiе кадеты. Смута
Шрифт:
— Даша! — вмешался наконец мастеровой. — Пошли отсюда, Даша!
Писатель Куприн только качал головой, глядя на происходящее. Тэффи аж вскочила на стул, чтобы лучше видеть. Саша Чёрный аплодировал.
— Мы, казачки, изменщикам не спускаем! И спасибо скажи, что у меня скалки под рукой не нашлось!..
Яше досталось изрядно, по виску стекала кровь. Его дама кое-как сумела подняться — Даша расквасила ей нос.
— Какой пассаж! — воскликнул Аверченко. — Дарья, уважаемая, прошу вас, остановитесь!.. Пожалейте этого бедолагу,
Мастеровой гневно фыркнул.
— А нечего было казачку обижать!
— Верно! — поддержала его вдруг Тэффи. Резво, несмотря на свои сорок три года, спрыгнула со стула, подбежала к рабочему, схватила за рукав. — Казачек обижать нельзя! Милостивый государь, вы имеете честь знать эту нашу Брунгильду?
— А ты на Мишу не заглядывайся! — отрубила Даша, презрительно пихнув Яшу на прощание. — Не по тебе он!.. Идём, Михайло!..
Аверченко меж тем уже успокаивал мэтрдотеля и официантов.
— Всё в порядке, всё хорошо, убыток покроем!.. да, и принесите полотенец, не видите — голову рассекли человеку!..
— Эх, Михайло, что ж делать-то теперь мне… с чем пришла, с тем и ухожу… Да только и идти-то особо некуда. В Питере никого, в станице родня не примет…
— Даша, постой… как так вообще вышло-то?
— Да вот так и вышло, Михайло. Заскучал он со мной-то. Я казачка простая, хитростям не обучена. Любить умею, с ухватом на нечистого выйду, хозяйство веду… а вот чтоб умные речи про стихи всякие… это не могу. А Яшке-то изменщику, видать, и впрямь это нужно было. Чтобы он умные слова б говорил, а барышни в рот глядели да восхищались. А я?.. что я… Баба простая да глупая…
— Перестань, Даша, ну какая ты глупая! — Жадов не утерпел, взял Дашу за руку. — Ты Яшку любила, холила да лелеяла, выхаживала, пока он раненый валялся. Всё по чести сделала!
— А толку? — горько бросила Даша.
— Какой же тут толк? — развёл руками Жадов. — Не грусти, не в чем тебе себя винить. Молодая, красивая, эх!..
— Ну, молодая, ну, красивая, — Даша перестала всхлипывать и явно ожидала продолжения.
— Вот что, — решительно сказал Жадов. — Никуда я тебя не отпущу. Я теперь на «Русском Дизеле» мастер, да ещё и в рабочем контроле состою, в профсоюзе. Идём, у меня остановишься. Дух переведёшь, осмотришься. Тогда и решишь, что делать. Может…
— Да? — заглянула ему в глаза Даша.
— Может, и заметишь кого другого… не хуже Яши… — и он покраснел, словно мальчишка.
Даша отвернулась. И тоже кивнула, быстро-быстро, словно боясь, что он передумает.
…На свадьбу собрались все александровцы. Вся первая рота — навечно первая; все, кто остался в живых. Служба была в только что отремонтированной корпусной церкви; стояли изрядно поредевшие шеренги александровских кадет и отец Корнилий, совсем не по чину смахивая слезу, венчал молодых.
И над целым генерал-майором Константином Сергеевичем Аристовым
Не по правилам, не по чинам — мальчишка с погонами поручика и вчерашняя кухарка; да только с ними пройдено столько, что и сказать нельзя.
Стоят и родители невесты — крестьяне деревни Глухово не дали разорить скромный «барский» дом наехавшим из города «революционным рабочим» (а в реальности — обычным погромщикам). Ивану Ивановичу Шульцу уже семьдесят четыре, матери, Марии Егоровне, пятьдесят восемь. Тоже плачут.
Отца поддерживают младшие братья Ирины Ивановны, Михаил и Дмитрий. У Дмитрия левая рука до сих пор на перевязи, у Михаила нет правой ноги ниже колена — оба брата воевали в деникинской дивизии.
Стоят и Севка Воротников с молодой женой Ксенией, стоит Лев Бобровский, что смотрит на брачующихся с какой-то странной завистью. Стоят Лиза Корабельникова и Зина Рябчикова, держатся за руки и тоже, кажется, плачут.
Отец Корнилий вершит службу.
— Имаши ли, Константин, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию, Ирину, юже зде пред тобою видиши?
— Имам, честный отче, — отвечает Две Мишени.
— Не обещался ли еси иной невесте?
— Не обещахся, честный отче.
— Имаши ли ты, Ирина, произволение благое и непринужденное, и твердую мысль, пояти себе в мужа сего Константина, егоже пред тобою зде видиши?
— Имам, честный отче, — твёрдо звучит голос Ирины Ивановны.
— Не обещалася ли еси иному мужу?
Федору кажется, что чуть-чуть дрогнул голос невесты:
— Не обещахся, честный отче.
— Благослови, Владыко! —гудит низким басом диакон.
— Благословено Царство Отца и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков!..
— Аминь! — возглашает хор.
Фёдор Солонов держит венец и очень хочет думать, что всё уже кончилось. И что всё ещё только начинается.
— Ты, Юля, с ума сошла.
— Точно сошла.
— Абсолютно точно.
Стас, Паша и Михаил сказали это почти в унисон.
— А что ещё делать? Вы большие, взрослые — делать-то что?
Стас почесал затылок, Михаил вздохнул. Паша барабанил пальцами по столешнице.
— Только осторожнее.
— Мы тебя прикроем.
— Не только у Никанорова огнестрел сыщется.
Конечно, Юлька ужасно трусила. Но, с другой стороны, что ещё можно сделать?
Две копейки послушно провалились в щель телефона-автомата.
— Дядя Серёжа? Вы меня искали?
— Юля?!
— Это я, да. Вы меня искали? Зачем?
— Юля, ты где?
— На улице. Я из автомата звоню.
— Юля, нам надо поговорить.
— Так я и звоню. Давайте говорить, дядя Серёжа. Просто я знаю, чем вы заняты были. И куда пропадали. Потому что я там тоже побывала.