Алексеев. Последний стратег
Шрифт:
Великий князь Александр Михайлович во время встречи с императором и императрицей все вещи называл своими именами.
— Ваше вмешательство в государственные дела вредит престижу Ники. Я был вашим преданным другом, Алике, в течение 22 лет и как друг говорю вам сейчас, что все классы населения страны недовольны вашей политикой.
— Я замещаю супруга в Петрограде, пока он находится в Ставке. Это мой долг перед Ники.
— Аликс, у вас семья, дети, почему вы не можете оставить государственные заботы своему мужу?
— Князь, я вас понимаю. Но
— В этом вы, Алике, глубоко ошибаетесь. Ваш муж перестал быть абсолютным самодержцем с 17 октября 1905 года.
— Нет, Ники - полный самодержец и сегодня.
От этих слов императрицы, явно не владевшей знанием политической ситуации в России, великий князь Александр Михайлович пришёл в ярость. И потому семейная, дворцовая беседа закончилась скверно:
— Учтите, Аликс, я молчал больше двух лет! За это время я никогда не сказал вам ни слова о том позоре, которым покрыло себя наше правительство. Вернее, ваше правительство. Теперь я понял, что вы сознательно готовите свою погибель. И так же поступает ваш муж. Но при чём здесь мы?!
— Не забывайтесь, князь.
— Вы, Аликс, не имеете права тянуть за собой в пропасть своих близких!..
При всём при том бывший дворцовый церемониймейстер оставался у руля правительственной власти. Французский посол Морис Палеолог, оставивший интереснейшие мемуары о своей жизни в городе на Неве, писал в донесении в Париж:
«Штюрмеру 67 лет. Как личность, он ниже среднего уровня. Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха».
Схожее впечатление произвёл Штюрмер и на американского посла Фрэнсиса, который писал о нём несколько позже, в 1921 году:
«Его внешность столь же немецкая, как и его имя. Его ум работает медленно, у него темперамент флегматика. Он произвёл на меня впечатление скучного человека...».
Назначенный премьер-министром, Штюрмер посетил Ставку и представился государю. Тот имел с ним длительную беседу с глазу на глаз в своём штабном вагоне. После этого новому главе российского кабинета министров представили высших чинов Ставки Верховного главнокомандующего.
Генерал-майор Пустовойтенко, оставшись наедине с Алексеевым, спросил:
— Михаил Васильевич, какое впечатление на вас произвёл новый премьер?
— Это опасно бесталанный человек, Михаил Саввич. А на вас?
— Во время представления мне почему-то подумалось, что со Штюрмером кабинет министров будет работать ещё хуже.
— Скорее всего, так и будет. Новый премьер снабжение фронта не улучшит и забастовки в тылу не погасит. И с Думой ему не совладать.
— Куда же смотрел государь при его назначении?
— Наш Верховный исходил из семейных рекомендаций. Другого не видится.
— Об этом последние дни говорит весь штаб. Кроме нас с вами...
Пока железнодорожный кризис в далёких и ближних армейских тылах «прорастал всё глубже и глубже»,
«...Военные и политические соображения заставляют нас сжать кольцо вокруг противника именно на Балканах, и русские готовы будут выставить сильную армию на этом важнейшем для данного фазиса великой борьбы театре».
На очередной союзнической конференции в Шантильи члены делегации России переговаривались между собой после очередного дня заседаний:
— Жоффр любые поправки и замечания, в том числе и наши, почему-то принимает крайне неохотно. Словно его план уже утверждён в Могилёве...
— Впечатление такое, будто англичане и французы ведут свою собственную линию.
— А на что она направлена, по вашему мнению?
— Только на оборону своих государств с наименьшей потерей войск и наибольшим комфортом.
— А роль России?
— Париж и Лондон стараются взвалить на наши плечи все тяжести войны.
— Французы и англичане для России не жертвуют ничем. А требуют от нас только всё новых и новых жертв...
— Жоффр с британцами в Шантильи в который уже раз считают себя хозяевами положения в Антанте...
Само собой разумеется, генерал Алексеев всё это знал из писем представителей России на союзной конференции в Шантильи. Тогда российская сторона настояла на том, чтобы очередная союзная конференция состоялась не во Франции, а в Петрограде. Она проходила в январе-феврале 1917 года. Но Михаил Алексеевич на ней не присутствовал. Он взял отпуск по болезни и отбыл на лечение в Крым, как то ему советовали врачи. В Севастополь Алексеев отправился вместе с супругой Анной Николаевной.
Болезнь прогрессировала. Причин виделось врачам, да и прежде всего самому больному, много. Сказывались бессонные ночи, ненормальная обстановка в Ставке. Она была вызвана всё усиливающейся к Алексееву лично неприязнью со стороны едва ли не всего многочисленного семейства Романовых.
Сказывались и витавшие в Зимнем дворце и даже в самой Ставке слухи о некоей причастности генерала Алексеева к «заговору» против монарха. Основанием для подобных слухов стали участившиеся встречи с глазу на глаз начальника штаба Верховного с различными государственными и политическими деятелями. Их всё больше и больше приезжало в Могилёв. Казалось со стороны, что Государственная дума была готова чуть ли не вся перебраться в этот прифронтовой город.
Исследователи до сих пор спорят о достоверности таких слухов. Тем более, что и современники тех событий описывают их противоречиво: вроде что-то было, а возможно, не было. Военный корреспондент, аккредитованный при Могилёвской Ставке, М. К. Лемке писал о начале 1917-го с места событий: