Алексей заводчик

Семенов Сергей

– - Примите, говорю, меня к себе в общество, все равно я теперь ваш, припишите по закону.

– - Давай, говорит, четвертной билет -- припишем.

Посоветовался я с Авдотьей, она говорит: -- Четвертной так четвертной, попроси только не сразу деньги брать; сразу-то нам не собраться.

Стал просить я мир, согласились в три срока деньги взять.
– - Ступай, говорит, в волостную, спроси, с чего дела начинать.

Пошел я в волостную; там говорят: нужно увольнительный приговор из твоей деревни, откуда родом. Поехал я в Яковлевку,

туда, где сроду не был. Приезжаю: так и так, говорю, я числюсь ваш, отпустите меня из своего общества, я в другое припишусь.

Согнали сходку. Стали советоваться; кто кричит: "пусть идет с Богом", а кто кричит: "пусть за отпуск заплатит"; галдели, галдели, порешили с меня десять рублей взять и стали приговор составлять.

Составили приговор, поехали мы со старостой в чередовскую волостную, Яковлевка-то туда принадлежит. Приезжаем, писарь поглядел, поглядел на приговор, -- "Мы, говорит, его сейчас утвердить не можем".

– - Почему?
– - спрашиваем.

– - А потому, нам надо приемный приговор представить, тогда мы увидим и подпишем.

– - А приемного не дают, говорю, оттого, что отпускного нет.

– - Ну, -- говорит, -- это не может быть; ты попроси хорошенько.

Нечего делать, поехал я опять к себе в волость, подхожу к писарю, говорю в чем дело; осердился на меня писарек.
– - Как же мы, говорит, тебе приемный приговор выдадим, когда нет отпускного? Мы на это не имеем праву!

Что тут будешь делать-то? Пошел я в трактир, сижу этак пригорюнившись, подходит ко мне сторож конторский: -- А я, говорит, научу тебя, как горю пособить.

– - Научи, говорю, сделай милость!

– - Дай, говорит, писарю-то пятерочку, дело-то складней пойдет.

Еще пятерочку! Где их набрать? Однако, делать нечего, поехал домой, посоветовался с Авдотьей. Продали мы овец вчетвером, выручили 12 рублей, положил их в карман, поехал опять в волостную.

Выждал случая, сунул писарю пятерку, и пошло у нас дело по-другому. Сейчас мне и приговор подписали и печать приложили. "Погоняй, говорит, теперь в Чередовое, да подходи-то так же, как к нам подходил, дело-то скорей пойдет".

Поехал в Чередовое, дал и тому писарю троячку; обещал и этот не задержать.

Прошло недели две. Бумаги мои к земскому пошли. Вдруг вызывает меня к себе земский. Приезжаю я.
– - Ты, спрашивает, такой-то и такой-то?
– - Я говорю: -- Так точно.
– - Приговора, говорит, об тебе утвердить нельзя: у тебя отец с матерью живы; добудь, говорит, от них подписку, что они тебя отпускают, тогда можно будет их на утверждение подать.

Услыхал я это, у меня индо в горле перехватило: думал, кончается моя канитель, а она тут только начинается -- что будешь делать?

Приезжаю домой, опять советуюсь с Авдотьей, как тут быть -- бросить дело или продолжать? Посоветовались: бросать, думаем, жалко, много в него положено, а дальше продолжать -- очень уж трудно-то, ведь еще не мало станет. Подумали, подумали,

решили продолжать.

Пошел я к старосте. Рос у нас жеребенок-третьяк, заложил я его ему за 20 рублей, получил денежки и поехал в Москву у отца с матерью отпуска просить, в чужую деревню приписываться.

Приехал, разыскал их: все они на Хитровом живут, хуже прежнего оборвались, обрюзгли, постарели, просто глядеть жалко на них. Повел я их в трактир, спросил чаю, водки, закуски принес целый ворох: -- ешьте, говорю, отводите животы.
– - Выпили они, поели, черед-чередом, говорю я им, зачем приехал. Как устроился, рассказал. Они ничего мне на это, посидели, посидели, потом мать -- толк отца в бок: -- Пойдем-ка, говорит, я тебе словечко скажу.

Пошли они в другую залу, пошептались там, приходят: -- Мы, говорит, отпустить тебя согласны, только ты дай нам сейчас за это четвертной билет.
– - Где ж, говорю, я вам такие деньги возьму?
– - Начали мы торговаться. Торговались, торговались и сошлись на том, что я должен был поить их три дня, то есть чего они захотят, за то платить. Опричь этого они ни на что не соглашались.

Ну, спросили они сейчас себе еще водки, по пирогу заказали, потом пива, напились как стельки и все требуют еще.

Я уж тут не без греха: шепнул половому, чтобы он не все, что требуют-то, ставил, а подавал что похуже да подешевле. Налакались они до того, что заснули тут за столом; сволок я их на фатеру, выспались они -- опять в трактир. И так три дня они пьянствовали беспробудно. На четвертый день пошли мы расписку писать -- опять незакрутка: в участке нельзя, у нотариуса очень дорого, -- пришлось в волостное правление отправиться; по нашей дороге, верстах в четырех от заставы, есть Сесвятское село; ну, тут волость, -- туда и прибыли мы; пришли, да не

в урочный день -- гражданский праздник какой-то, опять пришлось взятку давать. Ну, написали это расписку -- все как следует, отдали мне ее на руки, вышел я с своими стариками из конторы, они меня это опять:

– - Ну, веди нас, угости в последний, а там и Бог с тобой.

А у меня и денег всего семь гривен осталось, с ними мне до двора итти, подводу нанять не на что будет, придется пешком полтораста верст моздылять.
– - Нет, говорю, теперь погуляйте на свои, а мне вас угощать не на что.

– - Как так?
– - говорят.

– - Да так, очень просто.

– - Ну, так давай на извозчика нам.

– - Ну, говорю, господа-то невелики, и пешком пройдетесь. Побарствовали, говорю, четыре дня, да будет.
– - Грех, говорят, тебе будет, -- ты-то вот по-людскому устраиваешься, а мы-то вот при чем остаемся, -- дай хоть что-нибудь нам.
– - Жалко мне их стало, дал я им двугривенный, оставил себе полтинник; стал прощаться с ними -- как заплачут они! Не вытерпел я, и меня слеза прошибла; выкинул еще им пятиалтынный. Как-нибудь, думаю, и с остатными доберусь, -- и отправился домой…