Алена и Аспирин
Шрифт:
— На вот, микстура, — он протянул ей зеленый пузырек и ложечку.
— Спасибо.
— Ты можешь умереть? — спросил он, глядя ей в глаза.
— Нет, — сказала она, но не очень уверенно. — Чтобы мне отсюда уйти, надо сыграть специальную музыку… Чтобы он сыграл. Больше никто не сумеет.
— Так чего мы волнуемся? — удивился Аспирин. — Ты же мне столько раз говорила, что не боишься смерти!
— Не боюсь, — подтвердила Алена шепотом. — Я другого боюсь… Я боюсь людей, которые сперва кажутся живыми… а потом оказывается, что они не просто мертвецы —
— Блин-н, — сказал Аспирин со злостью. — Я о тебе забочусь… А ты мне свои намеки гадостные намекаешь, да?
Алена снова закашлялась.
— По идее, есть молоко, — сквозь зубы сообщил Аспирин. — И сода.
— Принеси, — попросила Алена. — И дай мне еще одеяло. А то меня трясет.
Через полчаса подействовало лекарство. На бледном лбу Алены выступил пот. Она расслабилась, легла ровно, подмостив Мишутку под бок.
— Когда я тебя увидела в первый раз, — она закрыла глаза, судорожно потянулась, как будто у нее ломило суставы, — мне увиделось совершенно четко, что ты мертвый. Такой же, как все здесь. Страшный. Прошел себе дальше, и ладно… Но ты вернулся. И оказалось, что ты живой… Показалось.
— Ты бредишь, — равнодушно сказал Аспирин.
— Да, — Алена слабо усмехнулась. — Ты играешь на пианино?
— Давно. В детстве.
— А чей инструмент?
— Родительский… Ну и я на нем учился. «Как под горкой, под горой…»
Она отбросила одеяло. Струйки пота блестели на ее висках, на лбу, на шее, и несчастная футболка, в которой она ходила записываться в музыкальную школу, была мокрая насквозь.
— Тебе надо переодеться, — сказал Аспирин.
— Мне не во что, — она не открывала глаз. — Дай мне поспать…
В стопке свежего, из прачечной, белья в шкафу он отыскал свою старую белую футболку.
— Переоденься.
Она с трудом разлепила глаза.
— Спасибо… Отвернись.
Алена заснула в обнимку со своим медведем. Аспирин пошел на кухню и заварил чаю. Вторую неделю он жил в вывихнутом мире — и ничего, ходил, разговаривал, даже денег успел заработать…
Он устал. И потому сейчас думал, глядя в чашку: а может, так и надо. Может, ей в самом деле немного нужно, поживет… ладно, куплю ей скрипку… пусть ходит в свою музыкальную школу. И в один из дней исчезнет так же внезапно, как и появилась. Придет босоногий в камуфляжных штанах, сыграет песню… кстати, на чем сыграет? И Алена уйдет, откуда пришла. Где нет смерти и вообще все довольны.
Человек приспосабливается, иначе бы не выжил. Царапины затянутся, бомбилы откосят от статьи и загремят на какое-то время в дурку. Аспирин переживет: главное, не трогать эту маленькую дрянь, никак не угрожать ей и не касаться медведя руками. А потом он что-нибудь придумает. В конце концов, плюнет на все и смотается в Лондон. А девочке с мишкой не дадут визы, ох, не дадут…
В окне стояла ночь, самая черная, самая глухая, уже осенняя. Стрелка ползла к половине четвертого. Аспирин сидел на кухне один, и ему хотелось выть — от ноющей боли
Телефонная трубка — дохлый черный тюлень на белом столе — вдруг разразилась звонком. Аспирин подпрыгнул на табуретке.
— Простите, — сказал женский голос в трубке. — Вы еще не спите?
— Нет, — сказал Аспирин, обалдело хлопая глазами.
— Ей лучше?
— Да… она заснула.
— Очень хорошо… Я забыла вам сказать про уксусные обтирания. Если температура долго не падает — разбавляете уксус водой…
— Да, я знаю, — сказал Аспирин. В его памяти на секунду обозначились блеклые картинки детства — запах уксуса и противная тряпка на лбу.
— Очень хорошо, — повторила соседка и замолчала. Как будто ждала от него каких-то слов. Как будто нет ничего естественнее, чем звонить полузнакомому человеку в полчетвертого ночи. Аспирин молчал тоже.
— Так занести вам уксус? — спросила соседка.
Он налил ей армянского коньяка. Она не отнекивалась, но и пила мало — больше грела бокал в ладонях, изучала коньячные «ножки» на стекле.
— У вас есть дети? — спросил Аспирин.
Она покачала головой:
— Только племянники.
— Вы, наверное, очень добрый человек?
— Почему вы так решили?
— Ну, — Аспирин усмехнулся, — пришли мне на помощь… С уксусом… И с этим, как его… Ночью… Хотя не обязаны были.
— Ничего страшного, — она улыбнулась. — Я все равно не сплю после дежурства.
— Я тоже не сплю, — он плеснул ей еще коньяка, хотя бокал был почти полон. — Вторую ночь уже. А завтра у меня еще утренний эфир. С девяти часов.
— Я где-то читала, — женщина коснулась губами янтарной коньячной поверхности, — что иногда… в некоторых случаях… дефицит сна и напряженная работа обладают терапевтическим эффектом. При душевных травмах, я имею в виду.
— Вы психолог?
— Нет, я инженер. Технарь. Работаю на ТЭЦ. Сегодня было дежурство.
— Вам, наверное, не нравится «Лапа-радио», — предположил Аспирин.
— Почему?
— Потому что мне так кажется.
— Я человек широких взглядов, — она говорила по-прежнему спокойно, но в глазах теперь ясно читался сарказм. — Если такое кто-то слушает — значит, это кому-нибудь нужно…
— Нужно, — сказал Аспирин. — И пэтэушникам, и водителям, и офисным крысам. И вы напрасно их презираете.
Она чуть покачала головой:
— Алексей… Я ведь не спрашиваю, в чем ваша беда. Но, может быть, вам стоит поспать хотя бы несколько часов, и тогда вы сможете решить…
— Нельзя решить, — быстро сказал Аспирин. — Либо решится само, либо… не решится. Все, что я ни делаю… получается только хуже.
Она разглядывала его лицо; она тактично не спрашивала, чем надо ударить человека, чтобы получился такой вот отпечаток четырех когтей.
— Вы не пробовали обращаться с милицию?
Аспирин застонал.