Алена и Аспирин
Шрифт:
— Детский какой-то протест, — пробормотал Аспирин. — «Весь мир дерьмо, и мы должны сделать его еще дерьмее».
— Может быть, — согласилась Алена. — Но все равно… Наверное, это происходит помимо воли. Может, наоборот: это мир мстит. Делает белое самым черным, аспидным, чернейшим на свете…
— А ты? — с беспокойством спросил Аспирин. — Ты тоже будешь… поджидать прохожих на темных улицах? С медведем наперевес?
— Я не стану бороться… соревноваться с миром. У меня есть цель. Надо вывести брата. А он…
Она замолчала.
— А
— Он пришел, — она подбирала слова. — Он хочет… Он, вообще-то, композитор… если ты понимаешь. В широком смысле. Творец. Созидатель. Вот так.
— Творец — хорошее слово…
— Не придирайся! Творец — в смысле тот, кто занят творчеством. Он просто пишет… сочиняет… новое.
— Музыку?
— И музыку тоже. Вернее, сначала музыку, а потом…
— Что потом?
— Ты не поймешь.
— Ага, — сказал усталый Аспирин. — Куда мне. И что ему тут понадобилось? В нашем несовершенном мире, а?
Алена вдруг улыбнулась в зеркале:
— Несовершенном. Правильно. Творчество… возможно… только в несовершенном мире. В совершенном, законченном — нет.
Выходило так, что ее брат сбежал из рая.
Алена возражала против такой формулировки, при слове «рай» начинала орать и стыдить Аспирина, упирая на то, что он ничего не понимает. Аспирин не сопротивлялся; ему было важно выяснить, хоть приблизительно, картину событий, приведших Алену с медведем в его дом.
Они с братом (и еще кучей народу) жили в прекрасном месте, где им было хорошо и привольно, где не было смерти и не было зла. Брат знал наизусть все старые мелодии (что за смысл Алена вкладывала в слово «мелодия», Аспирин так до конца и не понял: смысл этот был достаточно широк). Но брату хотелось большего — он хотел новых песен.
И сбежал в несовершенный мир, где, по словам Алены, только и возможно творчество.
Малолетний дуралей (Аспирин представлял Алениного брата ее ровесником, в крайнем случае, не пару лет старше) не учел одного: несовершенный мир — не зеленая лужайка, где можно музицировать на дудочке под ласковыми лучами нежгучего солнца. Получилось, будто пацан, желая научиться плавать, в жестокий шторм сиганул за борт корабля.
И потонул, разумеется, сразу.
Взрослые (а в Аленином мире были, оказывается, и взрослые) — сочли, что свобода самореализации парня — превыше мелочной опеки. То есть оставили все как есть.
Одна Алена с этим не согласилась. И сбежала вослед — по следам брата. Она тоже не представляла до конца, что ее ждет.
Правда, в последний момент подумала, что без Мишутки ей будет одиноко.
— Кто тебе опять разукрасил морду? — спросил Вискас.
— Мышка бежала, — Аспирин поправил темные очки, — хвостиком махнула…
Вискас не улыбнулся.
Слушая,
Они в его власти сейчас. Он поддаст драйва, разгонит им пульс, пусть каждый ощутит себя победителем всемирной гонки: тысячи сперматозоидов погибли по дороге, а один-единственный добрался и выжил — лидер! Избранный! Я! А когда они устанут, Аспирин подпустит эротики: изнемогая в объятиях друг друга, они размякнут и потекут, и захотят продолжить гонку за удовольствием, и тогда он снова поддаст им драйва, и настанет — в кои-то веки — всеобщее счастье.
Они никогда не получат «Оскара», не встанут после восхождения на вершине Эльбруса, они, скорее всего, даже не прыгнут ни разу с парашютом. Но чувства, испытываемые ими по воле Аспирина, немногим уступают экстазу дебютанта под шквалом аплодисментов. Он творит им — конструирует, прямо сейчас — не просто развлечение, не просто вечер, но другую, яркую жизнь.
Он шаман большого племени — это почетная должность. Ночные пляски сакральны. И он творец, черт побери, потому что мир несовершенен!
Его охватил кураж — не привычный, профессиональный, как перед выходом на сцену. Нет: подобное чувство испытывали, наверное, гладиаторы, когда поднималась дверь клетки и первый лев выбирался, щурясь, на белый песок арены.
Пот высыхал на висках, стягивая кожу. Пульсировал кровоподтек, замазанный гримом. На танцполе визжали и обнимались.
Из темного угла на Аспирина смотрел внимательный, как кобра, Вискас.
На другой день, часов в двенадцать, когда Аспирин валялся в кровати, а Алена пилила скрипку, зазвонил телефон.
— Привет, — сказал Вискас. — Можно к тебе зайти?
— Да я тут, — Аспирину не нравился такой поворот событий. — Без фрака, в общем. Сплю.
— А дочка твоя?
— Занимается… А при чем тут дочка?
— Леха, — сказал Вискас. — Давай где-то пересечемся. Где ты гуляешь сегодня вечером?
— Я сегодня не гуляю. Морда набитая не позволяет.
— Тогда я зайду.
— Извини, — сказал Аспирин. — Я в самом деле… сегодня в негостеприимном состоянии.
— Что, совсем? — в голосе Вискаса обнаружились неприятные жесткие нотки.
— А, — смутился Аспирин, — а что?
— Леша, я с тобой, можно сказать, по-дружески советуюсь… Сперва эти бомбилы, которых у тебя в квартире нашинковали. Которые потом попали в дурку. Теперь… у тебя все стекла в машине целы?
— Витя, я что-то тебя не пойму. А если целы?
Вискас поморщился. Как-то по-собачьи почесал за ухом:
— Да мне ты можешь сказать… Я к тебе ты знаешь как отношусь. Хорошо. Ты — хороший мужик и талант в придачу. И если я вижу, что у тебя неприятности… Не могу просто так смотреть и ждать.