Аленушка и братец ее козел

Вилар Елена

– Тебя это смущает? – усмехнулся мужчина, но, увидев, как я качнула головой, стал перечислять: – Заводит? Возбуждает?

– Нет! – резко ответила я.

– Хм, странно… – произнес мужчина, хлопнул в ладоши, и на его плечах появилась белая рубашка, правда, застегивать ее он не стал.

– Тут написано, что это пропуск в те зоны, которые мне покажет Кар, – произнесла я, протягивая лист.

– Да, это так, – кивнул мужчина, челка упала на его глаза, закрывая азартный блеск. – Предлагаю начать с вотчины Даомона, уверен, это не оставит тебя равнодушной.

Спросить, что именно Кар имел в виду, я не успела.

Мужчина подошел к лианам и, поманив меня пальцем, раздвинул темно-зеленые стебли. Видимо, ничто не исправит моего восприятия: я была уверена, что Кар пойдет со мной, но вместо этого он просто толкнул меня внутрь, сопроводив сие действо инструкцией:

– Никому не помогай!

* * *

Да кому тут поможешь? Если никого нет…

Вот только долго в моей голове эта мысль не задержалась, ибо, сделав буквально несколько шагов вперед, я оказалась на небольшой площадке. А посмотрев вниз, узнала то самое плато с клетками, которое я видела две ночи назад, это было не более чем маленькое пространство с безобидными индивидуальными помещениями.

– Это лишь души… – безостановочно твердила я.

Держась руками за влажные выступы на стене, я спускалась по каменной и очень узкой лестнице вниз, так как возможности вернуться обратно просто не было. Стоило ступить ногой на первую ступеньку, как за спиной выросла стена, отрезающая меня от площадки, на которую я вышла.

Стоны… Крики… Проклятия…

Все это чаще всего доносилось до меня, но изредка, сквозь эту какофонию звуков я слышала робкое признание, раскаянье и просьбы. Чем ниже я спускалась, тем хуже мне становилось. Я не могла видеть, как молодая девушка извивалась, лежа на каменном полу в небольшом углублении. Безостановочно причитая, она раздирала когтями собственные руки, пытаясь добраться до вен. В какой-то момент она словно очнулась и, кинувшись к тонкой решетке, протянула ко мне окровавленные пальцы. Взгляд на мгновение прояснился, и девушка прошептала:

– Помоги!..

Глаза брюнетки прищурились, губы изогнулись в подобии оскала, и, зарычав, она всем телом кинулась на преграду, желая схватить меня. Я отскочила назад, чтобы тут же попасть в объятия другого узника. Мужчина прижал меня к прутьям, не давая возможности отстраниться, и, облизав мою ушную раковину, прохрипел:

– Помоги!..

Я ничего не успела сделать, раздался щелчок, мужчина дернулся, и его руки обмякли. Медленно обернувшись, я увидела, как тело узника опадает, глаза закатываются, а из приоткрытого рта вытекает тонкая струйка крови.

– Это просто души… – повторила я, обнимая собственное тело дрожащими руками, – только души…

– Не смей останавливаться! – раздался хриплый мужской голос. – Иди вперед!

Обернувшись, я никого не увидела, да и, собственно, понять, откуда идет звук, так и не смогла. Совет показался мне дельным, и, стараясь поменьше смотреть по сторонам, я поспешила вперед, вдоль помещений, где-то отгороженных прутьями, где-то рвом, а где-то лишь проводами, которые, скорее всего, были под напряжением. Как ни старалась смотреть лишь перед собой, взор то и дело скользил по сторонам, отмечая мужчин и женщин, чьи лица были искажены от гнева и злобы, а пальцы на руках скрючены, будто их тела била непрекращающаяся судорога. Стоны и хрипы, которые при этом они издавали, заставляли мои глаза наполняться

влагой.

Я не плакала, я держалась…

Это не плато, а лабиринт-тюрьма. Заключенные же были душами тех, кто при жизни слишком часто испытывал гнев. Даомон лечил свои души.

Когда я была маленькой и заболела, врач прописал мне две микстуры, одна была горькой, а вторая сладкой. Естественно, горькую я пить не хотела, но пожилой мужчина, поправив очки, сказал:

– Никогда лекарство не будет сладким, а лечение приятным. Просто запомни!

Сейчас, глядя на корчившиеся в агонии души, я вспомнила слова врача. Никогда исцеление и очищение не будет приятным. Только вырвав то, что уничтожает целостность души, можно допустить в нее свет… Хотя о чем я? Какой свет в аду?..

Чем дальше от лестницы я уходила, тем тише были узники. Некоторые просто сидели, обняв собственные колени, а другие лежали на полу, устремив взор в небо. Да, в этой части ада небосвод был, правда, не голубой и даже не синий, он был фиолетовым, с легким переливом в багрово-красные тона.

Наконец я достигла последнего поворота, и пространство изменилось. Обернувшись, поняла, что от тюрьмы не осталось и следа, а передо мной стоял стол, за которым расположилась девушка, манерно подтачивая безупречные коготки.

– Омон занят, – чуть капризным голосом произнесла брюнетка.

И лишь после этого соизволила поднять на меня взор своих миндалевидных глаз. Окинув меня более чем оценивающим взглядом с ног до головы, она глубокомысленно фыркнула, поджав ярко накрашенные губки, и махнула рукой в сторону двери.

Стоит ли упоминать, что стен в этом странном пространстве просто не было? Да, был стол, да, кресло, да, девушка, но ни стен, ни потолка не наблюдалось, а вместо ожидаемого пола был все тот же каменный помост. Так вот, та дверь, на которую мне было указано, просто стояла в нескольких метрах от стола. Кажется, я медленно схожу с ума…

Дернув на себя дверную ручку, я с опаской заглянула внутрь. Никого! Вдохнув, будто решаясь нырнуть в темный омут с головой, я сделала шаг вперед.

* * *

Пространство дрогнуло. Словно сквозь невидимую обычному глазу преграду, я ворвалась в новое помещение, чтобы тут же замереть, уставившись на мужчину, что сидел за огромным письменным столом, заваленным бумагами. Будто почувствовав постороннее внимание, он медленно повернул голову, и меня пронзил взгляд. Я была слишком далеко, чтобы рассмотреть цвет глаз, но увидела черты лица, а внутри что-то сжалось, не давая вдохнуть полной грудью.

Страх… Удивление… Неверие… Предвкушение… И опять липкий страх…

Все эти чувства, словно воронка, кружились вокруг меня, притягивая к себе, разрывая на части и не давая возможности ни сказать, ни сделать шаг.

Мужчина прищурился и, отложив карандаш, который в этот момент крутил меж пальцев, медленно встал. Черная рубашка, казалось, была из шелка и черные брюки, заправленные в высокие, почти до колена, сапоги, придавали образу некую неряшливость. Сознание подбросило определение, от которого я тут же смутилась, – благородный бандит. Опасный, но красивый, а самое ужасное, что безумно притягательный. Хотелось не просто смотреть, пальцы аж кололо оттого, как хотелось потрогать. Меж тем брюнет сделал шаг вперед, и я замерла, во все глаза смотря на него.