Алхимик в Пустыне
Шрифт:
Над головой спящего мальчика мэтр Мориарти и Кадик ибн-Самум обменивались впечатлениями друг о друге. Услышав, что он "суповой набор для проголодавшегося дракона", Мориарти выразил сожаление о том, что для полноценного образования Кадику пришлось долго экспериментировать с различными плесневыми культурами, добавив их к своей истинной сущности, сроднившись с ними и кое в чем превзойдя их отвратительные гнилостные качества. В ответ эльджаладец поинтересовался, как здоровье уважаемых родителей ллойярдца, выразив надежду, что их прелые кости не очень ломит от вечной северной сырости; на что Мориарти ответил, что лучше сырость, чем труха, и, должно быть, из многоуважаемого Кадика насыпался уж не один бархан…
Молнии пока не сверкали, но напряжение чувствовалось; опоздавшая мэтресса Вайли, одетая в немного странный белый балахон, села рядом с коллегой и использовала сгустившуюся атмосферу для того, чтоб подзарядить
Кто первым стал предлагать мэтру Пугтаклю порадовать гостей своими волшебными талантами, Далхаддин не заметил. Просто в какой-то миг оказалось, что все присутствующие в зале повернулись к эльфу и на двести голосов умоляют его спеть им что-нибудь этакое, эльфийское народное. Пугтакль ради приличия поломался; потом — опять же исключительно ради приличия, согласился.
Секунда — и вот по щелчку эльфа стена исчезает, открывая сад, опутанный ночной синевой ("Не волнуйтесь, потом поправлю", — успокаивает Пугтакль хозяек дворца), фонтаны звучат чуть тише и намного гармоничнее, масляные светильники перестают чадить, а их пламя приобретает чуть заметные ароматы драгоценных пород дерева. Иберриец усаживается посреди импровизированного балкона, достает из воздуха лютню и тщательно разминает пальцы перед выступлением, одновременно шепотом согласовывая с уважаемыми господами и прекрасными дамами репертуар. Далхаддин, да и прочие гости, сидящие ниже солонки, возбужденно перешептываются: слышали, небось, что эльф считает своим долгом посещать все конкурсы менестрелей в Иберре? Неужели не слышали? Да будут мне свидетелями Духи Пустыни — Пугтакль, пусть живет он в цвете, считает своим долгом превращать всех танцоров, музыкантов и рифмоплетов, чье искусство по каким-либо причинам не удовлетворяет его взыскательному вкусу, в деревья. Ей-ей, не вру — под стенами Аль-Миридо есть такой садик, называется, "Песнь талантов", говорят, там круглый год несут дозор восторженные поклонницы, не дозволяющие ощипывать цветочки и веточки с головы… тьфу, то есть кроны, своего кумира!..
Ну, сейчас послушаем, послушаем, на что горазд сам эльф! А то, видите ли, придумал себе право "зачарованной ветки", превращает честных людёв в потенциальные опилкосодержащие объекты! Послушаем, что сам он умеет!..
— Лео, я тут разбросил поисковикив разные стороны, — зашептал под ухом мэтра Лео фантом Лотринаэна. — Кажется, мне удалось обнаружить Далию и гномку. Они в Великой Пустыне, юго-восточнее вершины Абу-Кват…
— Ш-ш, тише, — попросил мэтр Лео. Сидящий рядом Клеорн дернулся, хотел спросить, давно ли мэтр беседует с невидимками, но тут эльф провел по струнам своего инструмента. — Потом скажешь. Твой отец сейчас будет петь, — шепотом объяснил Лео. — Я хочу послушать.
— Правда? — изумился Лот. На его памяти Пугтакль пел лишь для души, изредка, когда перебарщивал с медитацией и разговорами с растениями. На публике в последний раз министр Чудес Иберры выступал… ах, как бы не в прошлом веке! — Тогда и я послушаю! Интересно, на какие муз ыки старик способен!
— Какой же он старик? — ответил Лео, заворожено смотря на волшебное существо, с рассеянной улыбкой перебирающее струны лютни.
— Ему девятьсот четырнадцать, — ворчливо напомнил Лео. — Посмотри на Кадика — он на двести лет моложе, а того и гляди, поминки по нему справлять будем…
— Да тише ты! Когда я еще увижу поющего эльфа! — рассердился Лео.
Лотринаэн хотел бы съязвить, что приезжай в Лаэс- Гэор, авось повезет, но не стал. Ему тоже было любопытно, как отреагируют гости сиятельного судьи на творчество мэтра Пугтакля.
"Ничего вы не понимаете," — мог бы сказать мэтр Лотринаэн. Как же — ведь он был мудр, образован и прожил почти полтора века, постигая сложнейшие отрасли Магического Искусства. "То, что вы считаете поэзией — всего лишь свойство эльфийского языка, в котором смысл произнесенного слова может меняться в зависимости от интонации и комбинации соседних звуков. Для вас любой эльфийский напев — эталон ритма и гармонии, а эльфы просто не могут иначе. Они слышат, действительно слышат Музыку Сфер, воплощенную в живительных токах Природы. На пару Музыка Сфер и Природа подчиняют
Серебристая лютня запела. В ровной, спокойной мелодии журчала хрустальная нота пробегающего по прохладному утреннему лесу ручейка, рассыпалась радугой, омывала темные камни речного ложа и спешила дальше… Лютня звенела песенкой стрекоз, колдовала запахами согретого солнцем заливного луга, а голос — мягкий, бархатистый голос волшебного существа, лишенного возраста и мелочных забот, пел о легком облаке, белым мостом соединяющем два влюбленных сердца.
Секунда тишины — Пугтакль меняет руку, перекидывая гриф лютни в правую, и среди пышного дворца звучит другая мелодия. Очень тихая, едва различимая, похожая на шепот засыпающего леса. Фразы на эльфийском свиваются в сложные узоры — пять рифм, повторяющиеся в пяти строфах, меняют ритмический рисунок на каждом пятом куплете, и, если вслушаться, то можно представить, как расцветает, постепенно открывая лепестки, сказочная роза, сотворенная всего лишь из звуков и ритма… Наверное, все дело в волшебном инструменте, — из последних сил сопротивляясь очарованию совершенства, ворчит Лотринаэн. Он знал абсолютно точно, что лютня у отца не сделана, не склеена из плоти растений, а выращена. Для этого потребовалось всего лишь полтора столетия и три сотни сложнейших магических арканов, и вот итог — каждый, даже самый тихий звук чудесной лютни слышен на много лиг вокруг, она чувствует настроение своего хозяина, и превращает в музыку даже не мысли — а всего лишь тени их.
Голос у Пугтакля тоже необычен. Необычайно хорош или просто необычен, потому как не может принадлежать человеку, это другой вопрос. Исполняя третью песню, эльф встал, оставив инструмент подыгрывать ему самостоятельно, и точно выверенными движениями рук объясняет, о чем идет речь в эльфийской балладе. Впрочем, можно догадаться — низкие звуки — это шторм, величие бури, обрушившейся на морское побережье, хриплый вскрик-стон — мольба о помощи погибающего морехода, а тонкие, призывные звуки — плач сирен, увлекающих на дно отчаянного храбреца… И не важно, что в лучшем случае один из двух дюжин слушающих знает эльфийское наречие, и даже те, кто знают, вряд ли смогут оценить все тонкости и нюансы создающих печаль фраз… Даже у Лотринаэна, слушающего песню с помощью фантома, выступили на глазах слезы, что уж говорить о мужчинах и женщинах, плотным кольцом обступивших поющего эльфа?
Он идеален. Можете плюнуть, можете удавиться от зависти, прошептать скабрезность о том, что подобная красота — на любителя, но эльф настолько гармоничен и совершенен, что нельзя изменить даже на четверть тона золотистый цвет его кожи, добавить хотя бы одну лишнюю косичку в серебристую гриву, укрывающую его плечи. Нельзя представить, что песня — какая по счету? Пятая или шестая? А-а, какие глупости, пусть поет, ведь хорошо получается! — может исполняться как-то иначе. Что иначе может звучать вернувшаяся к ловким умелым пальцам лютня, что голос может быть другим, что иначе может скользить по точеному профилю звездный свет…
Ах, сколько песен знает этот эльф! Как он двигается, как поёт… о чем? Кажется, о любви и ненависти. Между ними — всего лишь пропасть, всего лишь один шаг, но обе они — лишь часть вечной Природы, взирающей с мудрой улыбкой на страсти, подвиги и предназначения…
Лотринаэн сидел — в пустой, если не считать рассевшихся по углам енотов и белок, комнате старого дома, чудом не поддающегося серым песчаным ветрам Пустыни, и слушал. Он вдруг понял — похоже, для него выдался год Откровений, — что отец вовсе не получает удовольствия от того, что его зазвали развлекать толпу гостей. Пугтаклю глубоко неприятны и чуть отупевшие взгляды подвыпивших гуляк, и шумное чавканье, доносящееся иногда с разных сторон трапезной залы, и их общее настроение "а ну-ка посмотрим, что умеет дрессированный гоблин!" Но почему-то эльф продолжал исполнять одну старинную балладу за другой. Он пел, завораживая своим видом, мастерством, инакостью, пел с той же решимостью, с какой выходят на поле боя отважные воины…